– Тетя? – проговорил Кирилл Макарович растерянно, будто в самом деле явилось привидение. – Откуда вы?.. Как?.. Что?.. Мы очень рады…
Монахиня окинула мадам Алабьеву взглядом, который не сулил ничего хорошего. Под его тяжестью Лидия Павловна сжалась. И отступила.
– Вижу, как рады…
Кирилл Макарович засуетился:
– Тетя, проходите… Сейчас ужинать будем… У нас гости…
– Гости? На мясопустной веселье разводите? Пьянствуете? В грехи входите? Масленицу языческую справляете?.. Страха нет, что за грехи ответ придется держать…
– Да мы… Да что… Нет, только блины и рыбка… – Племянник окончательно потерялся. – Почему не упредили, что приезжаете… Я бы встретил…
– Не к тебе приехала. Гляжу, бородку завел, на отца хочешь стать похожим. Так лучше бы о душе подумал. Да что с тобой говорить… Где отец, зови…
Про Пушкина забыли. Монахиня бросила на него взгляд-другой и потеряла интерес. Зачислив в списки неприятных гостей, которым только бы веселиться.
– Батюшки нет, – проговорил Кирилл Макарович.
– Нет? А где же он? – В голосе монахини появилась строгость.
– Отбыл по делам в Ярославль… Вернется на первой неделе Великого поста…
Атмосфера в прихожей не сулила ничего хорошего. Монахиня возвышалась таким грозным монументом, что, казалось, греховодникам-родственникам несдобровать.
– Отбыл? Вот как… Я прибыла из Троице-Одигитриевой Зосимовой пустыни в Москву, а братца и след простыл?
– Тетя, поживите у нас, батюшка вскоре вернется…
– У вас? – Монахиня осмотрела прихожую, словно скопище грехов. И особенно Лидию Павловну. – Ну уж нет…
Племянник еще пытался лепетать и уговаривать, но его оборвали:
– Передай отцу, как вернется: пусть ко мне пожалует. Остановлюсь в Зачатьевской женской обители. В этом доме ноги моей не будет. Так и передай…
Она исчезла в дверном проеме и тьме улицы. Как будто и не было.
Закрыв лицо ладонями, Лидия Павловна сбежала. Кирилл Макарович тонул в тягостных размышлениях. Хуже всего, что свидетелями его позора стали гости, то есть служащие общества. Которые аккуратно толпились наверху лестницы.
В этом доме Пушкин был лишним.
• 45 •
Верчение света-тьмы, света-тьмы, света-тьмы кончилось ударом. От которого зазвенело в ушах и прыснули искорки во тьме век. За темнотой шумела площадь и отчаянно рвался смех. Больше всего Агата не любила, когда смеялись над ней. Такого и припомнить нельзя. Но сейчас она обрадовалась смеху. Рада, что слышит, рада, что чувствует спиной боль и холод…
– Стой, стой, эй, наверху! Барышня разбилась!
– Да не разбилась, жива вон!
– Господа, подождите малость, дайте мадемуазель встать…
– Доктора! Пошлите за доктором!
– Она мертва!
– Держите, держите, чтоб та барышня не съехала!
– Какой ужас!
– Еще одна жертва народного разгула!
– А я говорила тебе: не полезем на горку, – вот чем кончается!
Агата слушала, как галдят. Наконец ей надоело мерзнуть. И она открыла глаза.
– Ну, слава богу! Встать можешь? Где болит? Кости целы?
Ничего более удивительного придумать было нельзя. Над ней склонилась Агата Кристафоровна. Откуда взялась тетушка здесь, на Красной площади, в этот час, Агате не хотелось гадать. Главное, что увидела милое и доброе лицо. Конечно, она мечтала увидеть немного другое лицо, но тетушка оказалась очень кстати.
– Откуда вы взялись? – спросила Агата, пробуя встать, о чем тут же сообщила ее спина, отказавшись поднимать хозяйку. Боль в животе еще можно было терпеть. А в побитой голове звенело и кружилось кувырком.
– Господа, помогите барышне встать! – крикнула тетушка.
Чьи-то добрые руки подхватили Агату и поставили вертикально. Стоять оказалось труднее, чем лежать. Пасть на глазах тетушки и публики Агата не могла себе позволить. И незаметно ловила равновесие.
– Твой кувырок с горки надо в цирке показывать, – приговаривала Агата Кристафоровна, заботливо стряхивая с нее ошметки снега. – Смертельный номер. Что тебя понесло на горку?
Объяснить, почему полезла наверх, у Агаты не хватило сил. Она поправила шапочку, которая чудесным образом уцелела. Перышко, немного помятое, опять встрепенулось. Коснувшись воротника полушубка, Агата уколола палец, охнув от неожиданности. Хотя умела терпеть боль.
– Где болит, дорогуша? Может, прямиком к доктору?
– Благодарю, Агата Кристафоровна, нет нужды… Занозу подцепила с горки…
Нащупав в меху посторонний предмет, Агата вытянула булавку с круглым наконечником.
– Чего только дамы не теряют на горке, – сказала она, швыряя находку в снег. – Кто голову, а кто булавки…
– Твоя головушка цела?
– Я так благодарна, что вы со мной, – Агата порывисто обняла тетушку. – Какая счастливая случайность!
Агата Кристафоровна не стала объяснять, что ради этой случайности убила весь день, перемерзла, истоптала ноги, потратила все силы и деньги на извозчиков. Чтобы следовать за неугомонной мадемуазель. Эксперимент с филерством вышел на славу. Отныне тетушка зареклась следить за кем-нибудь. Пусть сыск развлекается. Если им не лень. А с нее хватит.
– Объясни мне, дорогуша, зачем на горку забралась. Мало у нас развлечений?
– Я следовала за мужчиной, – сказала Агата, не понимая, как странно это звучит.
– Ну да: порой мужчины следуют за нами, а порой мы за ними, – сказала тетушка с легким оттенком ревности в голосе. – Кто таков?
На всякий случай Агата оглянулась. Вокруг бурлили темень и толпа.
– Вы не поверите, – ответила она. – Я и сама себе не верю.
– Что за загадка?
– В том-то и дело… Знаете, кого видела? Самого господина Алабьева…
Тетушка не сразу поняла, что в этом такого. Господин Алабьев имеет право появляться где ему вздумается. Зачем за ним следовать, а тем более залезать на горку? Но тут она вспомнила, что хозяина страхового общества вроде не должно быть в Москве. Значит, прибыл…
– Не стоило того, чтобы сломать шею, – сказала тетушка.
– Но ведь в доме думают, что Алабьев вернется на будущей неделе, в Великий пост. А он уже здесь.
Можно было припомнить десятки историй, когда мужчины говорили в семье, что отбывают в поездку, а сами весело проводили время. Тетушка слушала их сквозь слезы обманутых подруг. На ее взгляд, ничего удивительно в этом не было.
– Ну допустим, Алабьев приехал раньше, чем обещал. И что такого?
Агата не знала. Она вообще была не уверена, видела Алабьева или ей показалось. Все-таки прошло больше полугода. В чем она честно призналась. И невольно скривилась от боли.
