До Зачатьевского дошли нескоро…
• 47 •
К ночи подморозило. Зима упорствовала, не желая сдаваться. Разметала тучи по небу, сверкала ледяными огоньками звезд, трещала сухим снегом под полозьями запоздавших саней. За полночь стужа ой разозлится, только держись. Городовой Лопахин часа два как заступил на смену, впереди была вся февральская ночь. Большая Пресненская опустела во всю ширь. Редкие огоньки домов наводили печаль на сердце городового, одинокого, как бывает одинок постовой в бескрайней ночи. Тьма не объяла до души его, он был один против тьмы, хотя и не знал о том. Тянул потихоньку лямку службы, как все в полицейском участке.
Лопахин прикинул, что потопчет снежок с часик, прогуляется из конца в конец по вверенной территории да пойдет греться к соседнему дворнику. В такую ночь мороз – лучший сторож. Лихой народ себя бережет: ноздри ворам теперь не рвут, без нужды они носы студить не будут. Да и некого грабить: народ законопослушный давно по гостиным сидит, чаевничает да провожает Масленицу с блинами и винцом. Всего два денька празднику осталось.
Пресня – часть тихая, смирная. Без ветра любой шорох слышен. Позади раздались тяжелые шаркающие шаги. Лопахин оглянулся, что за прохожий объявился. В темноте фонарей он не сразу разобрал, кто идет. Но присмотрелся.
Господин был роста ниже среднего, худощав, по виду – молодой, и близко тридцати нет. Тяжело волочил ноги, расставив перед собой руки, будто ослеп и боялся наткнуться на столб. Городовой понял, что за гость пожаловал. Наверняка загулял в гостях, извозчика не нашел, вот и пробирается, горемыка, домой. О том, что прохожий малость не в себе, указывало дорогое пальто: от мехового воротника до подола, и дальше – на брючины с ботинками, вся одежда была облеплена снегом. Наверняка упал и валялся в сугробах. Чудо, что смог встать. Обычно таких гуляк находят под утро заснувшими навсегда. Этому повезло.
Городовой счел своим долгом помочь человеку. Сам на праздники, когда не его дежурство, позволял себе лишнего. Дело-то обычное. Кто в Москве не пьет? Даже обер-полицмейстер, говорят, попивает. Только ему в кабинет из ресторана обеды доставляют и особый коньячок. Не по-русски пьет, в одиночестве.
Лопахин позволил загулявшему ткнуться в его грудь.
– Что, господин хороший, празднуем? – без злобы, а с участием спросил он.
В ответ раздался хрип, как будто выдавливали воздух из кузнечных мехов. Молодой господин дошел до той степени веселья, когда речь бессильна.
– Эк тебя развезло… Куда отвести-то, любезный?
Городовому ответил сиплый звук и толчок в грудь.
– Где проживаешь, на Пресне?
Раздался стон такой жалобный, что Лопахину стало не по себе. В темноте незнакомый звук вызывает тревогу.
– Что говоришь-то, не пойму?
Пьяница осмысленно потыкал в себя указательным пальцем, а потом указал вперед. После чего покрутил правой рукой вокруг левой, будто наматывал. Что было довольно странно. Лопахин принюхался. От господина пахло хорошим одеколоном. Но и только. Ни капли сивушного духа. Не пил ничего крепче чая.
– Может, к доктору? – спросил городовой, как по наитию.
Свистящий звук можно было расценить знаком согласия.
– Ну пойдем, коли так, отведу… Тут поблизости…
Взяв молодого господина под локоть, Лопахин повел бережно. Весу в нем не было никакого. Легкий, как перышко…
…Практикующий врач Иван Иевлиевич Австидийский принимал в частном кабинете на Кудринской улице. Масленицу он любил искренне: ни в какое иное время года у него не бывало столько пациентов. Причем пациентов с самыми выгодными болезнями: перееданием, травмами от падений, запоями и ранениями после катаний с ледяных горок. Чаще всего приходили с перееданием. Некоторых, самых отчаянных любителей блинов приносили на носилках. Доктор приводил их в чувство, ставил на ноги в самом прямом смысле и получал неплохой заработок. Так что на время Масленицы продлевал прием до глубокой ночи, а цены поднимал в три раза. Как и все частные врачи Москвы в эти чудесные дни. А что такого: деловой подход…
Звук дверного колокольчика сообщил, что заработок сегодня продолжит расти. Доктор сам пошел открывать дверь. На пороге стоял молодой человек, дышавший с тяжким хриплым выдохом. Глаза его, почти стеклянные, и полуоткрытый рот, с которого тянулась слюна, говорили о крайней степени опьянения. Пациента поддерживал знакомый городовой, которого Австидийский не забывал баловать на праздники рублем, а то и тремя. За что получал пациентов с улицы.
– Что с ним?
– Еле ноги переставляет, совсем плох. – Лопахин заботливо смахнул остатки снега с пальто.
– Пьяный?
– Вроде не пахнет…
– Ну заводи, посмотрим…
Городовой провел пациента в прихожую, помог стянуть пальто и был отпущен со стопкой блинов, за которыми доктор сходил на кухню. Вернувшись, Австидийский нашел больного, как оставил: молодой человек легонько покачивался. И, кажется, не понимал, где находится.
– Милейший, что у вас болит? – громко спросил доктор.
Юноша дышал часто и коротко, что сильно не понравилось: не сердечный ли приступ из-за обжорства. Хотя по комплекции на любителя поесть не похож.
Австидийский подошел к столу, чтобы завести карточку больного.
– Прошу вас сесть на смотровую кушетку, – он макнул ручку в чернильницу. – Как вас зовут?
Послышался легкий шорох и глухой удар. Доктор обернулся. Пациент лежал на ковре, скрючившись, как от холода. Конечности его дернулись и замерли.
Забыв о карточке, Австидийский метнулся к стеклянному шкафчику, где хранил микстуры, и схватил пузырек с раствором нитроглицерина. Плеснув на глаз в чайную ложку, встал перед больным на колени, приподнял его за плечи и влил микстуру в рот. Чтобы облегчить дыхание, выдернул галстук и разорвал сорочку, не жалея пуговиц.
И тут доктора Австидийского поджидал большой сюрприз.
26 февраля, Прощеная
[18] суббота,
день рождения Е.И.В. государя императора Александра III
• 48 •
Вставать рано для приличной дамы так же неприлично, как выйти на улицу без перчаток. Московская дама, то есть дама в полном смысле слова, не позволит себе нос показать из дома раньше десяти часов утра. Для кухарок, горничных, прачек, модисток, учительниц и медицинских сестер, то есть представительниц тех профессий, в которых женщина могла проявить себя (не только матерью или хозяйкой в семье), такой час был глубоким трудовым днем. Полным дел, трудов и хлопот. Пожалуй, только актрисы могли бессовестно спать до полудня. Актрисы, конечно, трудились, но в приличные женщины их редко зачисляли. Особенно актрис частных театров.
