Агата, как известно, была дамой приличной. Ни один мужчина, обманутый ею, в этом не сомневался. Встать рано, то есть до девяти часов утра, было для нее сущей мукой. В прошлой жизни великой воровки она могла позволить себе проснуться в середине дня. Или вообще когда вздумается. За исключением тех редких случаев, когда приходилось спасаться на поезде или пароходе. Однако все поменялось.
Кое-как заснув после горы съеденных с тетушкой блинов, Агата промучилась ночь напролет и уже была на ногах в семь утра. Тело и голова после вчерашних кульбитов жаловались и ныли, умоляя не вынимать их из мягкой кровати. Агата была беспощадна. На цыпочках, чтобы не разбудить тетушку, прошла к умывальнику, умылась ледяной водой, тихонько оделась и, разбудив шепотом Дарью, попросила закрыть за ней. До вчерашнего рекорда, когда в это время уже сидела в сыске, Агата не дотянула, но надо дать поблажку на травмы и усталость. Все-таки барышня, а не железный чиновник сыска.
Много раз в жизни Агата убеждалась, что мысль имеет материальную силу. Стоит о чем-то подумать, как оно непременно случается. Нацепив в прихожей шапочку с гордым перышком, она невольно подумала: «Что сейчас поделывает мерзкий Пушкин? Спит или завтракает? А может, опять ночевал на службе? Или изобретает для меня какие-нибудь гадости?» Не успела она это подумать, а Дарья отпереть замок, как в проеме двери возник Пушкин. Агата немного испугалась такой материализации. Судя по его лицу, бледному и усталому, ничего хорошего ждать не приходилось. И опять стоило Агате об этом подумать, как реальность тут же ответила:
– На прогулку собрались?
Вопрос был задан тоном, каким преступника спрашивают: «И сколько ты, злодей, душ невинных погубил?» Агата захотела показать ему, как надо разговаривать с приличной дамой, но звон в голове, боль в спине и урчание в проголодавшемся желудке спутали все карты.
– Мне кажется, я не должна давать отчет о своих поступках никому…
– Куда собрались ехать?
Подобное обращение недопустимо с приличной женщиной вообще, а с побитой тем более. Что Агата хотела заявить со всей решимостью. Но решимости не хватило. В шубке стало жарко, в голове помутнело. Чтобы не упасть, она невольно ухватилась за тетушкино пальто.
– Вам плохо?
Такой интерес от ледяного чудовища дорогого стоил, но Агата не обольщалась.
– Душно, позвольте пройти…
Действительно, Дарья натопила от души. Тетушка не любила холодов и беспощадно жгла дорогие дрова.
– Прошу вас, останьтесь…
Ей показалось, что в этих словах слышна забота и даже тревога. Что было ново и довольно приятно.
– Простите, но у меня важные дела, господин Пушкин, – сказала она, с некоторым волнением ожидая, что будет дальше.
– К сожалению, не могу вас арестовать… Могу только просить: не покидайте этот дом. Для вашей безопасности.
– Но почему, что случилось? – спросила Агата с некоторым беспокойством. Пушкин не был похож сам на себя. Неужели опять ночь не спал?
– У меня есть гипотеза…
– Что у вас есть? – спросила Агата, не готовая к уроку математики в такую рань.
– Почему на вас напали на кухне кулинарных курсов…
Надо ожидать, что сейчас начнутся новые издевательства. Агата приготовилась, как могла:
– Хотели проверить прочность полена на моем затылке. Наверное, так, по-вашему?
– Три дня в Москве вы посвятили урокам кулинарии, – продолжил Пушкин, не замечая женской иронии. – На четвертый отправились вечером к Валерии Макаровне…
Она ждала, что будет дальше.
– Вероятно, к дому приехали на пролетке…
Агата невольно кивнула, перышко горделиво покачалось.
– Зашли в прихожую, сняли шубку, поднялись в гостиную…
– Допустим… И что такого?
– В промежуток между подъездом к дому и вашим появлением среди гостей кроется причина нападения. Вы что-то видели…
Гипотеза оказалась исключительно глупой. Агата прекрасно помнила, что видела себя в зеркале. О чем сообщила Пушкину.
– И больше ничего? – спросил он.
– Совершенно ничего… Ваша гипотеза бесполезна.
Замечание пролетело мимо Пушкина, даже не заметил.
– После того как расстались с Валерией Макаровной в «Эйнеме», что вы делали?
Тут Агата подумала, что имеет право показать характер. Теперь ее черед.
– Ну какое вам дело…
– Дело серьезное…
– Отправилась ужинать… Есть блины! – выпалила она резко. – Довольны?
– С вами опять случилась неприятность?
Каждая клеточка ее тела кричала: да, мне плохо, у меня все болит. Но Агата считала нужным слушать только свое сердце. Сердце ее, как всегда, советовало по-своему.
– Ну с чего вы взяли! – с наигранным возмущением сказала она.
– Вас не было на вечере Валерии Макаровны. Почему?
– Потому что объелась блинами, мне стало дурно и я приехала сюда!
Агата врала нагло и беззастенчиво, не боясь последствий. Главное, поскорее закончить, пока тетушка не проснулась, и выскользнуть на улицу. А потом он поймет, какой подарок будет приготовлен для него.
Пушкин знал, что мадемуазель врет. Но ничего поделать не мог. Только еще раз воззвал к ее разуму. Хотя можно было и не взывать. Агата упрямо требовала ее выпустить.
– Могу я попросить об одном одолжении?
Только такой вопрос мог задержать Агату.
– Не доверяйте слепо Валерии Макаровне. Она может оказаться совсем не тем человеком, за кого себя выдает.
Это было столь неожиданно, что Агата не удержалась:
– Каким человеком?
– Вашей подругой… Будьте с ней осторожны.
А вот с этим Агата как-нибудь сама разберется. Ее сердце умеет разбираться в людях. В чем она была совершенно уверена. Она так торопилась, так хотела уйти, что забыла о правиле сегодняшнего дня: попросить прощения. И чтобы у нее попросили тоже… И она, конечно, простит. От всей души…
Слов у Пушкина больше не было. Оставалось только посторониться, открывая проход. Агата выбежала слишком торопливо, будто опасалась, что он ее остановит. Чего Пушкину очень хотелось, но он не мог позволить себе вольность, выходящую за границы служебных полномочий. Скинув пальто на вешалку, он спросил у Дарьи, где тетушка. Оказалось, что Агата Кристафоровна еще в постели. Что на нее совсем было не похоже. Мадам Львова хоть и была глубоко порядочной московской дамой, но вставала вместе с кухаркой. Правда, тщательно это скрывала.
Постучав в дверь ее спальни, любимый племянник получил разрешение войти. Тетушка лежала в постели, натянув одеяло под шею. Вид у нее был немощный и болезненный.
