— А ну, за руки за ноги взяли. Понесли. На том берегу разберемся, перевязку сделаем.
Потащили.
— Да-а! Понаделали фашисты дел!
— А где наши самолеты были?
— В заднице, Яша! — Ткаченко сплюнул. — Там я смотрел, палили. Сбили кого?
— Нет.
— Вот то-то. Армию готовить нужно было, а не напоказ выставляться. Чистки командного состава нам еще долго икаться будут…
Для Разина, как оказалось, ничего не закончилось. Территорию за мостом постоянно окучивали с воздуха. Раненых подвозили и подносили к санитарной летучке, вставшей бельмом для очередного штаффеля бомбардировщиков. По непонятной причине немецкие летчики в «санитарку» бомбы не бросали, и вряд ли это было выражением доброй воли. Оврагами и балками, а также по «лесному коридору», чтобы не заметил враг, бойцы стаскивали и сдавали на руки санитарам раненых и искалеченных людей.
Апраксина Разин смог впихнуть уже только в паровоз к бригаде железнодорожников. Хоть так. Уже легче. Подопечные разместились на открытой площадке последнего вагона.
Забив под завязку поезд из четырех вагонов, приняв на руки более ста двадцати человек, начальник летучки решил отъезжать. Не тут-то было! Пришла страшная весть: в тылу на парашютах противник сбросил большое количество войск, — пути для отхода отрезаны. Майор медицинской службы скисал на глазах. Как раз Разин в этот момент оказался рядом с паровозом.
— Майор, чего ждем? Ехать нужно!
— Куда? Немцы дорогу оседлали!
— Едем! Не бзди, прорвемся! Оседлали, не значит, что пути разобраны. Давай, родной! Сам видишь, что творится!
— Эх! Иван Иванович, — обратился к машинисту, — ехать готовы?
Тот, стоя на приступках своего железного монстра, ответил тут же:
— Воды в котел накачали, топку углем заправили, давление в норме…
Махнул рукой, заставляя машиниста занять рабочее место, подтянулся на металлических поручнях, споро наступая на приступки.
— Трогай!
— Понял.
Разин влез в металлический короб паровоза, переступая через троих раненых, в числе которых находился и лейтенант. Чуть сдвинувшись в нужном направлении, паровоз, набирая ход, без особых усилий потащил четыре вагона.
Присев рядом с Каретниковым, вглядываясь, казалось, в застывшие глаза лейтенанта, спросил:
— До госпиталя дотянешь, Василий?
Каретников, которому пуля пробила спину с правой стороны груди, прокашлялся, отвлекаясь от созерцания запачканного угольной пылью потолка, сипло ответил, стараясь через паровозный шум донести ответ:
— Не дождетесь!
Разин рассмотрел в глазах, полных боли, уже привычную саркастическую улыбку лейтенанта. Ну что за человек? Одной ногой… ну там, а все шутить пытается. Как он тогда смог? Задал мучивший все время вопрос:
— Апраксин, а ты вообще кто?
Ответа не получил. Лейтенант, смежив веки, тяжело дышал. Разин посетовал в душе, эдак товарищ в любую секунду кончиться может и не узнаешь… Хотя, что это знание ему даст? В этом поезде они все, как тот уж на сковородке… упадут фашистские коршуны с небес, и привет. Пишите письма!..
При подходе к какой-то маленькой станции Разин заметил на перроне группу гитлеровцев. Ага! Заслон выставили! На парашютах их сбросили? Десант явно хотел подсесть на паровоз.
— Иван Иванович, жми родной! Не подкачай!
Машинист скомандовал помощнику:
— Федор, продувной кран открывай!
Откликнулся:
— Понял, …ванн …ваныч!
Бежавших навстречу поезду фашистов обдало горячей водопаровой смесью. Раздались крики и стоны, затем беспорядочная стрельба. Разин из ППД прямо в клубы жаркого тумана добавил разнообразия в перестрелку. Как там его генералы? Ведь явно, что гитлеровцы по хвосту поезда обязательно постреляют.
На большой скорости санлетучка уже миновала станцию, выскочила из вражеского кольца.
Странные ощущения. Каретников сознания не терял. Кроме боли и слабости, впервые в жизни чувствовал себя беспомощным. Нет, не так! Ощущение сродни, как в том вертолете, в две тысячи семнадцатом году. Там он тоже ничего не мог сделать. Погиб и, по прихоти судьбы став перевертышем, получил еще один шанс на жизнь. А в обычной жизни все всегда крутилось вокруг него. Если не работал на страну, сам себе ставил задачу и выполнял ее, как приказ. Когда сунули в «лифт», назначив изгоем, даже не предполагал, где окажется, в какой лабиринт русская рулетка забросит глупого смертного. И вот… он ранен и, словно бревно, не может быть тем, кем всегда позиционировал себя.
Вспомнилось. В одной из книг военных мемуаров вычитал размышления одного из боевых генералов. Тот без объяснений заметил, что войну выиграли раненые. С ним согласился другой военачальник, мол, это в большой степени вероятности правда. Это как? Он немощный, сейчас лежал в железном чреве паровоза, даже при желании не мог почесать засвербевший кончик носа. Но… На пределе слуха снова уловил знакомую нотку далекого завывания моторов. Неужели не слышат? Через силу открыл глаза, взглядом нашел Разина. Хрипя и кашляя сгустками крови, привлек внимание.
— Виктор! Воздух!
— Что? — не сразу его понял.
— Самолеты!
— Ага!
По пояс высунулся в окно, в поток воздуха, вглядываясь в небо. Как этот блаженный мог что-то услышать?
Точно! Вон точки на синем летнем небе. Захотелось материться. Защищаться нечем — на военно-санитарных поездах, тем более летучках, установка зениток не предусмотрена. Противник знает, что можно действовать безнаказанно. Ну, и что делать?
Воочию видит, как девятка самолетов снизилась, поравнявшись с железной дорогой, встала на курс. Поезд не машина, свернуть не может… Сейчас! Сейчас!.. Снова Апраксин тужится, сказать хочет.
— Что?
Расслышал.
— Тормоз!
Понял. Обернулся к машинисту, бледному, как беленое полотно, приказал:
— Тормози!
— Не могу! Права не имею, по инструкции…
— Тормози!
Повел стволом автомата.
Машинист отмашкой перекрестился, манипулируя ручками механизмов, произвел резкое торможение. «Железный конь» будто на препятствие напоролся, на дыбы встал, скрипя и визжа металлом тормозов, чуть ли не юзом поехал. Сброшенные из бомболюков бомбы упали впереди, а поезд уцелел.
— Ходу!
— Там полотно могло пострадать!
— Иван Иванович, давай на русское авось положимся.
— А-а! Где наша… Все равно хуже уже…
Сознание Каретникова вновь уплыло в небытие.
Добрались. Разин кожей чувствовал прифронтовое положение в городе. Заниматься Апраксиным возможности не было, лишь при расставании спросил у майора:
