— Ха-ха! Черная — белая. Как у тебя все просто получается. Такие, как я — серые. Люди ведь все тоже разные, а порокам подвержены без исключений. Вот хоть тебя взять…
Внезапно старуха придвинулась ближе, грудью налегла на столешницу напротив него. Лицо сделалось серьезным и даже каким-то злым.
— А, ну! В глаза мне смотри!
Каретников уставился в выцветшие от времени зрачки бабкиных глаз. О-о, старая! Сколько же лет тебе?
— Много! — словно со стороны, эхом донеслось до ушей. Умелица хренова, чуть не пропустил момент попытки влезть в мозги. Но кое-что она все же успела разглядеть. Видел, что не расслабляется, пытается контролировать ситуацию, перехватить непонятно зачем управление ею.
— О, т-ты! Молодец! Юн да пригож! Ликом леп! Башковит! Т-только не за мной ли ты часом пожаловал? Кем ты будешь?
Заметил в руке бабки сучковатый дрын, совсем коротенький, но сумел понять и то, что именно от этой неказистой деревяшки исходит угроза ему. Спокойно спиной подался к стенке, опираясь на нее. В случае атаки, может, и успеет отклониться в сторону. А в ладонях уже деревянная ложка присутствует. Бабкино лицо вот оно, рядом. Сириец в свое время со старанием лепил из него машину для убийства…
— Не успеешь.
Старая сука! Наблатыкалась мысли читать.
— Так кто же ты, голубь сизокрылый?
— Я тот, кто есть на самом деле.
— Ага! Только за личиной молодого красавчика-неумехи прячется смертный возрастом, может быть, побольше моего. Х-ха! Кого провести надумал? Сибилу-полонянку?
В Каретникове, несмотря на патовую ситуацию, любопытство проснулось. Спросил:
— Почему полонянку?
Чуть ли не метая громы голосом, брызжа в лицо каплями слюны, ответила:
— Да потому, что такой вот красавчик, оказавшийся на поверку стариком-колдуном, умыкнул понравившуюся деву из-под родительского крова… Но я отомстила, только времени у него в плену, почитай, полвека провела. Теперь вот ты!
— Остепенись, старая. Я тот, кем являюсь. Ладно. Смотри мне в глаза, на короткое время защиту сниму.
Чего она там высмотрела, одной ей известно. Только усталая, измученная, с перекошенным от боли лицом, дедов наговор, скорее всего, по рогам как обычно все же приложился, отвлеклась на стук в дверь. Каретников посоветовал:
— Егоровна, ты бы деревяшку свою убрала и дверь открыла. Стучат.
В дверях в потоках холодного пара нарисовался Петрович.
— Тут лейтенант мой случаем не забредал?..
— Дверь прикрой, ирод! Стой, где стоишь, и тишину слухай!
Боец на месте столбом застыл. Глаза, как две плошки, пустые, уставились в одну точку в районе потолка.
— За что ты над ним так шутишь?
— Не люблю. Такие в свое время над своей же землей поизгалялись, одних церквей сотни порушили. Это на святой Руси-то? Теперь старость свою напоказ выставляют. Пусть постоит малость, недолго ему стоять осталось.
— Дело твое, ты в этих стенах хозяйка. Только и мне уходить пора.
— Постой, боярин. Прости меня, дуру старую! Только не зря тебя зазвала. Не думала, что такого, как ты есть, в дом заманю. Но это и проще. Рубаху твою я заштопала…
Значит, все же воздействие на него было, и эта деревенская ведьма походя ему ауру поправила. Сильна карга, только чем отдариваться придется?
— Отдаришься.
Твою дивизию! Задрала уже!
— Что-то я не почувствовал ничего.
— А ты думал, как в сказке? Раз, и ты из мертвого живым стал. Мамка дитятю девять месяцев под сердцем носит, вот и ты через девять дён полностью восстановишься. Только нет у тебя на то времени.
— Чего так?
— Смертушка на пороге стоит. И ежели ты с ней не совладаешь, быть большой беде. Могут сотни тысяч людей погибнуть. Сегодня все и решится. Думала, придется молодого увальня, по возрасту в грехах и пороках не замаранного, на бой наставлять, а ты, боярин, к бою и так готов. Тебе действительно уходить пора, только дам в дорогу пару подарков. На, на шею себе надень.
— Никак науз?
— Он.
Сунула в руку пузырек, наполненный жидкостью зеленого цвета.
— Спрячь.
— Святая вода?
— Издеваешься? Когда сил совсем не станет, проглотишь, на один час тебя хватит, а там откатом накроет, пальцем пошевелить не сможешь. И помни, самым главным у тебя бой с тенью будет. Одевайся. Не дай Боже, опоздаешь. Эй, ущербный! Отомри!
Петрович, дернувшись, пришел в себя.
— Тут лейтенант мой случаем не забредал?
— Уже уходит…
* * *
— Товарищ лейтенант, пройдем здесь, так короче. — Шестидесятилетний Петрович, согнувшись под тяжестью двух мешков, рукой придержав обе перевязанные горловины, пальцем указал направление. — Самая удобная тропа, она прямиком к седьмому шлюзу выходит.
— Веди, коли так, — согласился Каретников.
Пропустив деда вперед, поправив на плече свои мешки, двинулся следом. Оставив позади огороды Иваньково, шли по крутому, поросшему лесом берегу Химки. И молодой лейтенант и седой дед дышали как два паровоза, ставя ноги в заметенный снегом, кем-то оставленный след. Михаил уже не раз корил себя за то, что не подумал взять с собой еще пару дедков. Было бы существенно легче нести груз. Не подумал! Привык иметь дело с молодыми крепкими парнями, а тут такое…
Личный состав — двенадцать бойцов, вооруженных трехлинейками, по пять патронов на каждый ствол. Уж почти месяц рулит «инвалидной» командой, охраняя Химкинскую плотину. Подчиненные у него орлы, один к одному старые пердуны. Молодежь давно на фронт выгребли. В течение конца ноября немцам удалось овладеть Клином и Солнечногорском, а также выйти к каналу «Москва — Волга». До Кремля оставалось примерно тридцать километров, но преодолеть их немцам не удавалось. Советская оборона стала более плотной, и теперь вермахту противостояли войска, суммарная численность которых составляла примерно миллион человек и восемьсот танков. Потеряв подавляющее численное превосходство на решающих направлениях, немецкие войска быстро утратили свою «пробивную» способность и к началу декабря увязли в боях местного значения. Вот и выходит, вся страна оборону держит, а он на объекте пузо греет.
Объект — бетонное и железобетонное сооружение в полкилометра длиной, по краям обнесенное колючей проволокой, но с возможностью тропами пробраться куда хочешь. С верхотуры вниз глянешь, с непривычки укакаться можно. До земли метров тридцать, если не больше. Откос плотины понизу расширяется бетонной пятой в пару сотен метров от основания. Крякнешься, костей не соберешь. Одно мокрое место от тебя останется. Вот эту байду и охраняют. Когда попал сюда, подумал, ну кому она на хрен нужна? Потом разобрался. Не все так просто. Оказалось, немецкое наступление медным тазом накрылось, лишь потому, что энкавэдэшники из подобных озер на простор воду выпустили, ну и потопили фашистов с их танками и пушками, а заодно общим чехом и местных жителей, граждан великой страны ухайдакали. Ничего не попишешь. На войне, как на войне. Кто их считать будет? Как в песне: «Жила бы страна родная…» Так вот, и даже это не все. На должность «улегся», думал, отдохнет, подлечится, в себя придет от начальства вдали. Куда там! В тот же день заявились… гм, знакомиться. Х-ха! Должность с душком оказалась. Выходит так, что он с дедами верхнюю часть видимого «айсберга» охраняют. Не то чтобы обманка, но как в китайской шкатулке, есть у плотины второе дно. Подземное. Система штолен, потерн, шлюзов. Их охраной озабочены представители НКВД. Вот двое кадров спецведомства и приходили знакомиться. Резкие. Нагловатые. Пехотному лейтенанту задач накидали, сказали, что контролировать будут. После того как слиняли, дедки и рассказали кое-что. Выходит так, что они все на пороховой бочке живут. Еще до зимних холодов на плотину был большой завоз взрывчатки, заминировали все, до чего дотянулись, проводами опутали как новогоднюю елку гирляндой, а подрывной пульт в подземный бункер вывели. Значит, он «крышку от большой водной лоханки» охранять должен, а парни из ведомства товарища Берии по звонку из центра наоборот, стенку этой лоханки взорвать обязаны будут. И что характерно, вряд ли предупредят, мол, здрысни с объекта. Хренушки! Пригляделся к ним. Молчком взорвут и бровью не поведут.