Не пылит дорога,
Не дрожат кусты,
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
Леннарт
Москва 1983
Володя оступился. Нелепо, по-клоунски изогнулся, взмахнул руками, но удержался и торжествующе поднял над головой початую бутылку французского коньяка.
– Вуаля! В переводе на русский – «Ап!»
Карикатурное эхо пьяного хохота запрыгало по лестнице и замерло у дубовых дверей Министерства финансов СССР.
– Партком принял решение признать па де пуасон удачным. Особо отмечено изящество исполнения, – произнес Артем.
– Говорил же, надо в связке идти, – буркнул альпинист Игорь.
Леннарт Бугшё, не отпуская перил, взял Володю под руку. Коньяк «Камю» он купил в «Березке» – магазине, где торговали только за конвертируемую валюту или за так называемые сертификаты – эквивалент денег, заработанных советскими гражданами за рубежом. Если нет ни того ни другого – вход в «Березку» заказан.
Их пятеро: Леннарт и четверо его подопечных, все в шикарных пыжиковых, норковых и еще каких-то, кажется, ондатровых шапках. Насколько ему известно, такие шапки довольно дороги – как они могли позволить себе такую роскошь при зарплате двести-двести двадцать рублей?
Вахтер уже дважды поднимался к ним, угрожал написать рапорт, ругался на непонятном языке – по-абхазски, предположил Володя. Леннарт вручил ему две банки «Хайенекена», уловив в его взгляде ожидание, сунул в нагрудный карман пачку «Мальборо» и дружески похлопал по карману ладонью. Вахтер, ворча, удалился и больше не появлялся.
Леннарт открыл тяжелую дубовую дверь, и его толкнуло в грудь облако колючего морозного пара.
Не впервые они устраивали такие пирушки, но на этот раз мировой рекорд алкогольной сентиментальности побит. Никаких сомнений.
Может быть, потому, что Леннарт уезжал и собирался увезти в Швецию главный приз – Валентину.
Больше года он читал лекции, пытаясь втолковать основы финансовой политики в рыночной экономике.
– Не забывай, кому читаешь: все мы и каждый в отдельности – хомо советикус, – шутили ученики.
Но слушали с интересом.
Вся затея, разумеется, – так называемый жест доброй воли. Наверное, никому в огромной стране даже в страшном сне не могло присниться, что когда-нибудь Советский Союз перейдет к рыночной экономике.
Но он, как ни странно, замечал, что тут и там под ледяной коркой плановой экономики бьют гейзеры частного предпринимательства. То и дело в министерстве появлялись темноволосые элегантные люди с большими сумками. При оформлении пропуска они называли фамилию чиновника и цель визита: консультация.
Тогда Леннарт впервые услышал загадочное слово «цеховики».
После каждой «консультации» шли в ресторан. И обязательно приглашали Леннарта.
Поэтому он чувствовал себя обязанным устроить, как они это называли, «отвальную». Съездил в «Березку» на Большой Грузинской («Бэ-Грузинская», как ее называл Володя), купил водку, коньяк, пиво, копченого угря, креветки в чесночно-перечном соусе и огромный ломоть роскошного окорока под названием «Тамбовский» – все баснословно дешево.
Прочитал последнюю лекцию, улыбнулся.
– Прошу всех к столу, – сказал он, вынимая из огромной сумки бутылки и закуски.
Энтузиазм валил как пар из перегретого котла.
Володя произнес красивый тост – заверил, что советские люди ничего так не хотят, как хороших отношений между Советским Союзом и другими странами, особенно со Швецией. «Я горжусь, – сказал Володя, – что познакомил Леннарта с Валентиной».
– Надеюсь, они обретут свое счастье, – торжественно закончил он и потянулся чокнуться.
Объяснялись, как всегда, на школьном английском. Леннарт с гордостью то и дело вставлял русские фразы. За этот год он многому научился. Ему нравилось говорить по-русски, хотя до совершенства было как до луны.
Они вышли на улицу, провожаемые неодобрительным взглядом вахтера. Весь день шел снег, но к вечеру прояснилось, и температура упала до минус двадцати. Мороз сразу стянул лицо, но Леннарт уже привык к московским холодам.
– Валим ко мне? – предложил Володя. – Посидим…
Он жил в Армянском переулке, в километре, не больше.
Леннарт очень любил эти типично русские ночные посиделки, где никто ничего не изображал. Случалось, сидели до рассвета. Слушали яростные и печальные песни Высоцкого, Галича, Окуджавы, говорили о деградации культуры, о прочитанных книгах… спорили, пока со двора не доносились скребущие звуки – дворники начинали рабочий день в четыре утра.
– Машина во дворе н-нашего министерства н-наших иссык… иссякающих финансов, – заплетающимся языком пошутил Володя, даже не пытаясь скрыть, насколько он пьян. – Сейчас будет подана.
Сильный ветер заставил их пригнуться. Можно подумать, Москву построили не в центре России, а где-то на берегу Баренцева моря.
Артем поскользнулся и свалился в сугроб. Попробовал подняться, опять упал и под общий хохот грустно сообщил:
– Я остаюсь. Здесь очень мило.
И поднял воротник дубленки.
Отсмеявшись, Леннарт продолжал улыбаться. Ему представлялись смутные и сладкие картины его будущей жизни в Швеции с Валентиной. С Валей.
Ему повезло. Она работала с Володей в Госплане, и Володя решил скрасить одиночество Леннарта в чужом и малопонятном городе: пригласил ее на прием «Вольво» – концерн не терял надежды продавать в Советском Союзе свои машины. Оттуда втроем отправились в ресторан «Прага» на углу Арбата и Бульварного кольца. Было тихо и уютно. Народу мало, живая музыка. Пианист перебирал джазовые гармонии и охотно выполнял заказы публики: надо было подойти, сунуть в нагрудный карман трешку и попросить сыграть ту или иную мелодию. Собственно, оттуда Леннарт и позаимствовал этот жест, когда затолкал пачку сигарет в карман вахтера.
Володя о чем-то тихо переговаривался с Валентиной. Та отрешенно улыбалась и качала головой с видом английской королевы. Сама недоступность. Но в какой-то из моментов, когда пианист сделал перерыв, она решительно встала, подошла к пианино, взяла несколько пробных аккордов и сыграла небольшую пьесу завораживающей красоты.
– Что это? – шепотом спросил Леннарт.
– Ты не знаешь? – удивился Володя. – Шопен. Ноктюрн. Валя окончила музучилище, но продолжать не стала. Пошла учиться в Плешку
[2].
