– А почему его сразу не обнаружили?
– Полоний нелегко обнаружить. Альфа-лучи. У них очень низкая проникающая способность. С физической точки зрения – это ядра гелия. Полоний излучает ядра гелия и превращается в свинец-206. Для альфа-лучей, вернее, альфа-частиц, даже лист папиросной бумаги – неодолимое препятствие.
– То есть в больнице не обнаружили радиацию именно по этой причине?
– Именно так. Пока полоний находится в теле пациента, обнаружить его практически невозможно. Но в моче – да. Причем большая доза. Как только мы получили результат, позвонили в больницу и попросили взять биопсию слизистой кишечника…
– И? – нетерпеливо спросил Челль.
– Распространенный некроз… омертвение тканей. Это означает почти со стопроцентной вероятностью, что полоний попал в организм Сведберга оральным путем.
– А можно как-то определить сроки? Когда именно полоний попал в организм Сведберга?
– Да. Ответ однозначный. При такой дозе симптомы появляются очень быстро. Он должен был почувствовать себя больным не позже, чем через шесть часов после приема яда. Самое большее. А скорее всего, еще меньше.
Сонни сделал пометку в блокноте.
– А этот полоний… его же не продают в аптеках? Где его можно раздобыть? – спросил он.
– Нигде. В принципе его в состоянии выделить только страны, располагающие ядерным оружием.
– Россия?
– Ну да. Первая мысль, которая приходит в голову.
– А можно его как-то привязать к определенным технологиям? Я имею в виду, характерным для той или иной ядерной страны?
– Думаю, да. Мы уже послали пробы в AWU, Atomic Warfare Unit, в Великобритании. Они эксперты по таким делам.
– Молодцы! – искренне воскликнул Сонни.
Вот это оперативность. Он и не знал о существовании такой организации.
Зря он недооценивал ученую публику.
– Вы сказали, что ткани в кишечнике омертвели. Что это значит? Что Кнут Сведберг обречен?
– Боюсь, да.
Том
Васастан, центр Стокгольма, январь 2014
Гелас сбросила во сне одеяло и спала на спине, раскинув руки и ноги, как полированная морская звезда.
Том включил ночник и встал. Он не мог оторвать от нее взгляд.
Так непохожа на Ребекку…
Черные густые волосы, оливковая, без единого изъяна кожа. Темно-коричневые соски.
Он никак не мог поверить, что это произошло. Его коллега, с которой он проработал больше двух лет, лежит в постели совершенно голая. Неужели он переспал с упрямой и непокорной, вечно имеющей собственное мнение руководительницей отдела прессы и PR? Что значит неужели? Разумеется, переспал. И не чувствовал ни малейших угрызений совести. Наоборот – ему давно не было так хорошо. Может быть, слишком хорошо, отметил он по вечной самоедской привычке.
Редко бывает такое совпадение желаний – они хотели друг друга одинаково сильно. Главное – она хотела его. С Ребеккой давно такого не было. И когда он открыл глаза, не почувствовал ни стыда, ни вины. Ни знакомого с молодости импульса – поскорее уйти, пока она еще не проснулась.
Гелас пробормотала что-то во сне и резко перекинула голову с одной стороны на другую. И в ту же секунду на венском стуле, служившем ей ночной тумбочкой, запел мобильник.
– Сколько времени?
Том посмотрел на часы.
– Без пяти семь.
– Что за сволочь звонит без пяти семь утра? – проворчала она, выпрастывая телефон из-под вороха нижнего белья.
– Гелас.
Не прошло и двух секунд – лицо ее окаменело. Нашарила на полу блокнот и ручку. Долго слушала и качала головой, делая пометки в блокноте.
– Простите, я не расслышала ваше имя.
Сонливость как рукой сняло.
– И вы звоните из…
Пауза.
– Нет, к сожалению… К сожалению, не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Разумеется, сразу проверю. Да-да… перезвоню, как только буду что-то знать.
Она посмотрела на Тома. Лицо, будто только что прожевала таблетку хинина.
– Само собой. Да, как только буду знать, – повторила Гелас, нажала кнопку отбоя и уставилась на телефон, как будто перед ней была африканская мамба.
Том положил руку на ее колено и провел вверх по внутренней стороне бедра. Она еле заметно вздрогнула. Подалась к нему, но тут же отодвинулась и села.
– Журналист. Сказал – есть данные, подтверждающие, что Кнут отравлен.
Том похолодел.
– Отравлен?
Гелас кивнула, вскочила с постели и потянулась за халатом, висевшем на крючке у окна. Завязала пояс и подняла жалюзи. Посмотрела на заснеженный парк в свете ночных фонарей.
– Он сказал, что… – Она запнулась и посмотрела на Тома. В ее взгляде было такое отчаяние, такая безнадежность, что по спине побежали мурашки.
– Он сказал, что Кнут отравлен радиоактивным препаратом.
Том потряс головой, словно сбрасывая остатки сна, хотя уже, самое меньшее, полчаса как проснулся.
– Радиоактивным? Когда он был на «Форсмарке»? Может быть, там что-то…
Единственное разумное объяснение. «Форсмарк» принадлежит «Свекрафту». И Кнут, и он сам регулярно там бывали – произведенная на атомной станции электроэнергия составляет чуть не половину оборота компании. Но на «Форсмарке» техника безопасности – едва ли не главная забота руководства, да и не только руководства – всех сотрудников. Хотя, разумеется, экологические организации и противники ядерной энергетики утверждают: безопасность фиктивная.
Как мог Кнут подвергнуться облучению, и никто этого не обнаружил? На станции, где датчики понатыканы через каждые два метра?
Она присела рядом, погладила его по голове. Жест получился такой трогательный, что у него защипало глаза.
– Спасибо за вчерашнее, – тихо сказал он.
– Тебе спасибо, – она отвернулась.
Даже со спины видно, что напряженно размышляет.
– Журналист сказал, что «Форсмарк» ни при чем.
– Откуда ему знать?
– Его отравили полонием. На станции нет и следа этого элемента.
– Полонием? Я помню название… в честь Польши, родины Мари Склодовской. Но что это за штука – понятия не имею.
– Как и я, – кивнула Гелас. – И журналист мог приврать. Слышал звон, да не знает, где он. Но… ты же знаешь симптомы острой лучевой болезни?
Он не знал. К своему стыду. Хотя и работал на предприятии, эксплуатирующем ядерную станцию, мысль о возможном выбросе радиоактивности даже в голову не приходила. Но Гелас, похоже, знала все.
