– Он выживет?
– Об этом надо спрашивать врачей, – физиономия Сонни не выражала ровным счетом ничего. Он достал из портфеля конверт, вынул две нечеткие черно-белые фотографии, распечатанные в формате А4, и продолжил: – Это снимки с камеры наблюдения отеля. Человек, с которым Кнут встречался девятого января.
Том долго рассматривал распечатку. Нестарый, аккуратно одет, сквозь редкие волосы просвечивает лысина.
– Никогда его не видел. Но это не заместитель министра. Я их всех знаю.
– И мы знаем, – кивнул Сонни. – Его фамилия Смирнов.
– Смирнов – одна из самых распространенных фамилий. Как Свенссон или Юханссон.
– Представьте себе, и мне пришла в голову та же мысль, – Сонни бледно улыбнулся. – Но мы узнали, что, хоть фамилия и заурядная, ни у одного из заместителей министра никаких Смирновых в помощниках нет. Мало того – в российском Министерстве энергетики ничего не слышали про предстоящую встречу с Кнутом Сведбергом.
«Допрос. Никаких сомнений – меня допрашивают, – подумал Том. – Уже полтора часа. Будет этому когда-нибудь конец?»
– Вот так, Том, – сэповский следователь впервые назвал его по имени. – С сегодняшнего дня вы дали подписку о невыезде.
– Подписку? Я никаких подписок не давал. Что вы имеете в виду?
– Сейчас дадите. Я имею в виду именно то, что говорю. Вы не имеете права покидать пределы Швеции, а если попытаетесь, вас задержат. И я попросил бы в ближайшее время обеспечить вашу полную доступность.
Том просто-напросто не знал, что на это сказать. Ярость и в то же время отвратительная, тоскливая беспомощность. Более чем странная история. Он вспомнил свои мысли утром: все на свете диктуется случайностью. И сейчас набор случайностей поставил под сомнение его репутацию. Его подозревают в шпионаже. Мало того, в убийстве.
Может быть, он и вправду кронпринц «Свекрафта». Был кронпринцем. И да, Кнут спал с Ребеккой. Но, бог ты мой, неужели в СЭПО и вправду считают, что он причастен к отравлению Кнута?
Это же Швеция, а не Россия… Правовое государство. Здесь не хватают людей только потому, что они кому-то неудобны.
– Меня в чем-то подозревают? – сухо спросил он и внезапно успокоился.
– Вы умный человек, Том. Это видно за километр. Неужели вы сами не понимаете, что организовали встречу вашего шефа с человеком, который с большой долей вероятности его отравил? К тому же вы даже не знаете, с кем именно. Особенно отягчающих обстоятельств два. Во-первых, вы как бы случайно не поехали на встречу с русским, а во-вторых, ваш шеф спал с вашей женой.
Хайнц
Атомная станция «Форсмарк», Эстхаммар, январь 2014
На душе у Хайнца Браунхаймера было, мягко говоря, скверно. Конечно же он понял, что, сам того не зная, принял участие в отравлении Кнута Сведберга. Об этом писали все газеты, хотя полиция еще не дала официального подтверждения. Сам того не зная… он мысленно плюнул себе в лицо. Как это не зная? Он прекрасно понимал, у операции, в которой он против воли принял участие, другой цели и быть не могло: тайно убить человека. А может, и нескольких.
Он работал на «Форсмарке». «Форсмарк» принадлежал «Свекрафту», а «Свекрафт» возглавлял Сведберг. Следовательно, Кнут Сведберг и был главным шефом Хайнца Браунхаймера. Вот этого главного шефа он и отравил.
Хайнц откинулся в конторском кресле и закрыл глаза.
Ему не давала покоя и другая мысль.
Все долгие годы после развала Союза его медленно, но верно убаюкивало чувство собственной безопасности, перешедшее со временем в уверенность: он, Хайнц Браунхаймер, – свободный человек.
А теперь его жизнь в руинах. Этот человек из Центра отшвырнул его на двадцать лет назад и ткнул носом в прошлое, когда он был всего лишь крохотным подшипничком в необозримой машине, перемалывающей человеческие судьбы. Шашка в игре, правила которой он не понимал и не хотел понимать… хотя когда-то мечтал стать чемпионом.
Он даже игроков толком не знал.
Человек из Центра вынудил его предать все, во что он верил. Все, что уважал. И ради чего? Советский Союз, мечта всего прогрессивного человечества, распался как карточный домик, а коммунизм, его тогдашняя религия, мертв. Как и его собака.
Шпион без родины.
Давным-давно старый премьер-министр Швеции сказал: «Тот, кто сидит в долгах, не свободен».
Старик знал, о чем говорил. Хайнц никогда не расплатится со своим прошлым. Его долг слишком велик.
Но ведь когда в Лейпциге в семидесятые годы люди из ГРУ, нынешней СВР, предложили ему стать разведчиком, встать на передовую борьбы с империализмом, он ни секунды не сомневался. Он был молод и наивен, свято верил в коммунизм, мечтал строить общество, где все были бы равны, и очень гневался на империалистов, вставляющих этому святому делу палки в колеса.
В школе показывали фильмы – как несчастен рабочий класс на Западе. Он даже сейчас мог легко вызвать в памяти пожилую фрау Нимюллер, их учительницу. Она со слезами на глазах рассказывала о трагической судьбе детишек там, в капстранах. Дети собирают объедки на мусорных свалках и не знают, что капиталистический мир неумолимо движется к закату.
– Через десять лет все эти детишки будут мертвы, – говорила она, и голос ее дрожал от горя. – Все ресурсы закончатся, и их страны будут уничтожены. Стерты с лица Земли.
«Стерты с лица Земли»… На десятилетнего мальчика это пророчество произвело неизгладимое впечатление. Он несколько дней в страхе просыпался по ночам.
Мысль о том, что где-то там, на Западе, миллионы детей обречены на ужасную гибель в стертых с лица Земли странах, что никто – ни он, ни даже фрау Нимюллер – не может им помочь, не давала ему покоя. Взрослых ему не было жалко – они капиталисты, это из-за них невинных детей ждет такая ужасная судьба.
Уже в семь лет ему повязали на шею синий галстук, и он стал юным пионером-тельмановцем. Собственно, юными тельмановцами становились все. Позор, если тебя не примут сразу, а дадут срок на исправление. В восьмом классе, тоже, как и все, вступил в Союз свободной немецкой молодежи, созданный по образцу советской комсомольской организации.
Пионерия, комсомол, партия.
У него не было выбора.
Хайнц постоянно повторял про себя: у меня не было выбора. Как мантру.
У меня не было выбора.
Его картина мира впервые дала трещину, когда он прибыл на Запад. Медленно, но верно врастал он в систему шведского «народного дома», где все, от премьер-министра до маляра, были на «ты», где высшие чины государства ходили в кино, таскали пакеты из продуктовых лавок и покупали себе одежду в обычных магазинах. Где, как ему казалось, не было ни одного человека, не охваченного социальной защитой. Конечно, это были «тучные годы» – долгие годы нейтральная Швеция, сохранившая свою нешуточную промышленность, была главным поставщиком восстанавливающейся после военной разрухи Европы. И новые правители решили так: главное условие здорового общества – справедливость и социальная защита.
