Разумеется, Муред. Вот она, единственная причина, с чего я просила сына привести дочь Бриана Старшего в мой дом: никак не хотела я доставить Нель радости от полученных денег. Видит Бог, Муред, мне было за что не любить дочь Бриана. В тот вечер, когда Нель выходила замуж, вот что эта зараза сказала мне в лицо: “Ой, Джек теперь мой, – говорит она, зараза, – а Бриана Старшего оставим тебе, Катрина”.
Чтоб ты знала, Муред, эти несколько слов задели меня больше, чем все обиды, какие она мне причинила, купно взятые. Эти слова, словно стая злобных хорьков, рыскали туда-сюда в моем мозгу и исходили ядовитой слюной. Не сумела я выбросить это из головы до дня моей смерти. Так и не сумела, Муред. Каждый раз, как видела Бриана Старшего, я вспоминала тот вечер, и комнату в доме, и эти шутки, и Нель в обнимку с Джеком Мужиком… Нель в обнимку с Джеком…
Бриан Старший ко мне сватался дважды, Муред. Я никогда тебе не говорила. Как там Нора Шонинь это называет? Любовный треугольник… любовный треугольник. Ей-богу, в точности как ее дурацкая ухмылка… Но, Муред, я тебе не рассказывала… Ты ошиблась. Не из такого я теста, Муред. Я не сплетница. Все, что меня касалось, все, что я видела или слышала, я унесла с собой в грязь кладбищенскую. А теперь уж никакого вреда в том, чтоб тебе это рассказать, раз уж мы все теперь на Пути истины
[37] … Он ко мне сватался дважды, ну да. В первый раз мне было не больше двадцати. Отец старался меня уговорить. “Бриан Старший – человек хороший, состоятельный. И земля у него есть, и тугая мошна”, – говорит. “Не пойду за него, – говорю, – хоть бы мне даже пришлось взять шаль у Нель и стоять в ней на ярмарочном помосте”. “А что так?” – спросил отец. “Потому что он мерзкий зудила, – говорю. – Ты посмотри, какая у него козлиная борода. Посмотри, как у него торчат зубы. Как он гундосит. Какой он косолапый. Посмотри, что за грязная лачуга у него, а не жилье, как он весь грязью зарос. Он же в три раза меня старше. Он мне в деды годится”.
И я была права. Ему тогда было почти полсотни лет. Сейчас ему почти сто, и он все еще топчет землю, не проболев ни дня, не считая редких приступов ревматизма. И ходил за пенсией каждую пятницу, пока я еще жила на этой земле, мерзкий зудила!..
“Своенравное дитя только своих советов и слушает”, – сказал мой отец и больше ни о чем уже со мной не заговаривал.
Вскоре, после того как Нель вышла замуж, он заявился снова. Я как раз собиралась поставить чай, когда смеркалось, я это хорошо помню. Поставила чайник на очаг и хлопотала над углями. И вот этот тип вошел ко мне и начал ни с того ни с сего, прежде чем я даже успела его распознать: “Выйдешь за меня, Катрина?” Вот прямо с порога. “Думаю, я тебя заслужил, второй раз сюда прихожу. А я уж потерял достаточно здоровья от жизни без такой красивой сильной женщины…” Клянусь своей душой, вот прямо такую речь и сказал.
“Не выйду за тебя, пень ты трухлявый, хоть бы я зеленой пеной изошла от жизни без мужчины”. Схватила каминные щипцы, а в руке у меня был чайник с кипятком. Я не стала терять ни минуты, Муред, выбежала к нему, на середину комнаты. Да только он выскочил в дверь. Чтоб ты знала, Муред: по части мужчин мне попробуй угоди. Я была хороша собой и приданое достойное… Еще чего, Муред, выходить за Бриана Старшего после всего, что сказала Нель…
– …“Может, она победит”, – говорю. И сую руку в карман, а затем достаю и говорю: “Теперь уж все или ничего”, – и беру билет у барышни. А она мне улыбается светлой улыбкой, от всей души, без всякого злого умысла. “Если Золотое Яблоко победит, – говорю, – я тебе конфет куплю и свожу на фильму. Или ты предпочитаешь немножко потанцевать… Или пропустить пару стаканчиков в укромном уголке в гостинице «Вестерн»”…
– …Qu’est ce que vous dites? Quelle drôle de langue! N’y a-t-il pas là quelque professeur ou étudiant qui parle français?
– Орывуарь. Орывуарь.
– Pardon! Pardon!
– Закрой пасть, зануда!
– Вот бы дотянуться до этого олуха, уж я бы его угомонил. Или так – или он бы у меня заговорил, как положено христианину. Каждый раз, как кругом говорят про Гитлера, он начинает лопотать что есть сил. Кабы кто-нибудь его понял, думаю, оказалось бы, что он вовсе не так уж благодарен Гитлеру…
– Ты разве не слышишь, всякий раз, когда рядом произносят “Гитлер”, он обзывает его “сучьей мордой”
[38]. Хорошо, хоть это по-ирландски выучил. Ух, если б я только мог до него дотянуться! Хай Гитлер! Хай Гитлер! Хай Гитлер!..
– Je ne vous comprends pas monsieur…
– Кто это, Муред?
– Да тот человек, что убился на летающей лодке, ты разве не помнишь? Ну, тот, что упал в Среднюю гавань. Ты еще была жива в то время.
– Ну конечно, я ли не видала, как его хоронили, Муред… У него были великолепные похороны. Говорили, он герой, совершил какой-то подвиг…
– Он все что-то лопочет, лопочет. Учитель говорит, что это Француз и что он его не понимает. Вроде как язык у него подпортился – из-за того, что он столько времени провел в соленой воде…
– И Учитель, значит, его не понимает, Муред?
– Ну вот ни черта не понимает, Катрина.
– А я ведь всегда знала, Муред, что у нашего Старого Учителя плоховато с образованием. Неудивительно, что он не понимает Француза! Мне самой давно надо было догадаться…
– Вот Нора Шонинь понимает его лучше всякого другого на кладбище. Ты слышала, как она ему недавно отвечала?
– Да у тебя ума ни капли, Муред Френшис. Это Норушка-то Грязные Ноги…
– Ils m’ennuient. On espère toujours trouver la paix dans la mort mais la tombe ne semble pas encore être la mort. On ne trouve ici en tout cas, que de l’ennui…
– Орывуарь. Орывуарь. Де гряс. Де гряс.
– …Шестью шесть – сорок шесть; шестью семь – пятьдесят два; шестью восемь – пятьдесят восемь… Ну разве я не молодец, Мастер! Выучила таблицу умножения до шести. Если б я ходила в школу еще ребенком, меня бы уж вовек было не унять. Теперь я расскажу таблицу с самого начала, Учитель. Дважды один – это… Что ж вы не хотите слушать, Учитель? Вы меня не замечаете с тех самых пор, как Катрина Падинь рассказала вам про вашу жену…
– …Клянусь дубом этого гроба, Куррин, я дала Катрине Падинь фунт, но так ни пенни и не увидала с того дня…
– Божечки, да врешь же, старая ведьма…
– …Оныст, Доти, ты не понимаешь: ты же пришлая, с Дивных Лугов. А это все истина, святая истина, Доти. Честное слово. Я собиралась сказать … “клянусь благословенным перстом”, но это все пустые слова. Так что вместо этого я лучше скажу “вот тебе святой крест на груди”, Доти. Муред рассказывала тебе и про себя, и про Нель, только она тебе не говорила, какое приданое я дала своей дочери, когда та вышла замуж в дом Катрины. А эту историю стоит послушать, Доти. Все остальные об этом уже знают. Шестью двадцать, Доти. Оныст! Сто двадцать фунтов, Доти. Оныст! Сто двадцать фунтов золотыми гинеями…
