– Как на нее дурь находит, так она уж совсем плохая…
– …Погоди и дай мне досказать мою историю, мил-человек…
“ … И тогда пестрая курочка стала кудахтать на весь двор что было мочи: «Я снесла яичко! Я снесла яичко! Теплое, свежее, на навозной куче. Теплое, свежее, на навозной куче. Я снесла яичко …» «Да чтоб тебе пусто было с твоим яичком, мы от него и так чуть не оглохли, – сказала ей старая курица-наседка. – Я вот отложила девять кладок, шесть двойных кладок, четыре выводка высидела, шесть десятков полных яиц снесла и сто одно пустое с того первого дня, как стала нестись на навозной куче. И щупали во мне яйцо пятьсот сорок шесть раз …»”
– …Жаль, что меня там не было, Пядар. Негоже тебе позволять прожженному еретику оскорблять твою веру…
– …Я выпил дважды по двадцать и еще две пинты, одну за другой. Ты-то знаешь, Пядар Трактирщик…
– …Говорю тебе, Томас Внутрях хорошо устроился…
– А ты вот думаешь, будто я этого не знаю…
– Разрази дьявол тебя и твои бессмысленные стихи. Я-то и не ведаю даже, не собирается ли моя там, дома, отдать все мое большое хозяйство старшему сыну и дочери Придорожника…
– …“У сына Шона дочь была”…
– …Подсунул мне убийца отравленную бутылку…
– Клянусь душой, как говорится…
– Я старший из обитателей этого кладбища. Разрешите мне сказать…
– Qu’est ce qu’il veut dire – “разрешите сказать”…
– …И сую руку в карман, а затем достаю…
– …Это все твои клоги, коварная Джуан…
– …О, Доти, дорогая, меня так измотали эти выборы. Вечные пересуды да свары. Голоса! Голоса! Голоса! А знаешь, Доти, выборы и вполовину не такое культурное мероприятие, как я думала. Оныст, вовсе нет. Все эти пересуды такие беспардонные. И оскорбительные. Оныст! И лживые. Оныст! Ты слышала, что сказал про меня Пядар Трактирщик: будто я там, наверху, выпивала четыре или пять пинт каждый день. Оныст! Портера! Ладно бы он сказал даже виски. Но портер! Этот совершенно некультурный напиток. Ух! Ну конечно, ты не веришь, что я пила портер, Доти. Ух! Портер, Доти! Это же ложь! Черный портер, гадкий, некультурный. Это ложь, Доти! А как же еще. Честной двигарь…
И что я брала напитки в кредит… Скандал, Доти, скандал! И что я пила запоями. Ух! Вранье и скандал. Кто бы мог подумать такое про Пядара Трактирщика? А ведь я с ним дружила, Доти. Это был человек, к которому захаживали культурные люди… Швырять грязью, вот как культурные люди называют такое. Как говорит Старый Учитель, “наш первородный зверь, скованный и заточенный в нас, “древний человек”, как называет его святой Павел, вырывается наружу во время выборов”… Я чувствую, что и моя культура порядком поистерлась с тех пор, как я стала общаться с этим Демосом
[67]…
Томас Внутрях, Доти? Пядар и про него тоже сказал. Заявил, что больше всего я к нему рвалась, когда сидел в трактире Томас Внутрях. Нетрудно догадаться, какой дурной славой он меня хочет покрыть… Оныст, Доти, да мне и не нужно было бегать за Томасом. Это он сам за мной бегал. Оныст! Есть люди, которые созданы для романтизма, Доти. Ты слышала, что Кинкс сказал Бликсен в “Пламенном поцелуе”? “Это сам Купидон создал тебя из собственного ребра, сладость-радость”…
Не бывало ни единой поры в моей жизни, когда меня бы не преследовала орда поклонников: и в дни юности в Ярком городе, и когда я была вдовой в Паршивом Поле, да и теперь здесь у меня аффэр-де-кёр
[68], как он это сам называет, со Старым Учителем. Но это все безобидно: платонически, культурно…
Доти! “Сантименты”! Забудь милые равнины Дивных Лугов. Тебе лучше усвоить, что я говорю, лучше, чтоб ты сама сумела выбросить из головы всякое предубеждение и предвзятость. Это первый шаг к культуре, Доти… Я была молодой вдовой, Доти. И замуж я вышла тоже юной. И снова романтическая судьба, Доти. Томас Внутрях потерял из-за меня всякий проблеск разума в ту пору, когда я была вдовой:
“Дьявол побери твою душу, ведь у меня есть уютный домик, – говаривал он. – Есть, голубушка, у меня добрый надел земли. И скот, и овцы. И сам я все еще бодрый и сильный мужчина. Но мне все труднее даются любые хлопоты: пасти, сеять, крыть крышу. И само место приходит в запустение от того, что нету там славной хозяйки… Ты вдова, Нора Шонинь, а твой сын женат, и дом за ним, так какой же тебе толк оставаться теперь в Паршивом Поле? Дьявол побери твою душу, выходи за меня…”
“Де гряс, Томас Внутрях”, – говорила я ему. Хоть и не было никакого смысла ему говорить “де гряс”, Доти. Он слонялся за мной по пятам. И всякий раз, как мы встречались в деревне, он напирал, чтоб я сходила с ним выпить. Оныст! “Де гряс, Томас, – говорила я, – я в жизни ни капли не выпила”…
Оныст, ни капли, Доти… Но Доти, то, что он говорил мне о любви:
“Возьму тебя я в жены, Нора Шонинь…
Ты свет звезды и солнце урожая.
Мой клад янтарный, жизни лучший клад…”
Оныст, он так говорил, Доти. Но я знала, что это канун зимы для нашего романа, и отвечала ему вот как:
“Луна, о малютка луна Шотландии. Ты будешь безутешна нынче ночью, и ночью завтрашней, а после них бессчетными ночами, скользя одиноко по небу в тщетных поисках места у Долины Ли, где Найси и Дейрдре
[69] нашли себе приют, возлюбленные…”
Он пришел ко мне в Паршивое Поле за три недели до моей смерти, пришел с бутылкой виски. Оныст, пришел. И он так хотел любви, что его было жаль. Не знаю, Доти, манила бы я его так, если б не препятствия истинной любви. И я сказала ему вот что:
“Малютка луна Шотландии не найдет места тайного свидания”. Так я сказала. “Найси и Дейрдре не суждено вовек ни назначить встречи, ни вкусить плодов на празднике урожая их любви под милыми скалами долины Ли, долины возлюбленных”.
“Дьявол побери твою душу, отчего же нет?” – сказал он.
“Препятствия истинной любви, – отвечала я. – Чужим людям есть резон до самой смерти держать меня в разлуке с моей единственной любовью. И не дано нам иного свидания, кроме встречи на кладбище. Но вечно там мы будем отмечать праздник урожая истинной любви…”
У меня сердце разрывалось говорить ему это, Доти. Но я была права. Оныст, была права. Катрина Падинь встала меж мной и моей истинной любовью. Мелкие житейские дрязги. Она не желала видеть ни единой женщины, входящей в дом, где жил Томас Внутрях. Она хотела его земли, хотела для себя одной. Не бывало под солнцем такого, чего бы она у него не украла. Оныст…
