Дочка Патрика вернулась домой… Майринь дома! А ты уверен, что она не на выходные вернулась из школы? Она не сдала! Не сдала! И больше не будет учиться на школьную учительницу! Чтоб ей пусто было! Пусто было!
Внук Норы Шонинь с Паршивого Поля уплыл… На судне прямо из Яркого города… Ему дали работу на корабле… Видать, у него от бабки любовь к морякам…
Ну-ка повтори… Скажи еще раз… Внук Нель пойдет учиться на священника. Сын дочери Бриана Старшего пойдет в священники! В священники! Этот мелкий ершистый засранец пойдет в священники!.. Говоришь, он уже поступил в семинарию, носил дома сутану… И воротничок… И огромный толстенный Преер-бук под мышкой… Что он читал свои службы то тут, то там, расхаживая по дороге у Высокого Плитняка! Но ты же не думаешь, что он вот так просто возьмет и станет священником… Ой нет, он еще не священник, он пока только ходит в колледж… Черта с два его сделают священником, Мартин Ряба…
Ну да, а что сказал Бриан Старший?.. Да ты не бубни себе под нос, скажи… Тебе бы не хотелось, говоришь! Не хотелось бы… Из-за того, что Бриан Старший ко мне сватался! Ничего он ко мне не сватался. Он не ко мне сватался, а к моей заразе сестре. Так что валяй … “Моя дочь может потратиться на то, чтоб сделать из сына священника”. “Потратиться на священника”. Паразит!.. Говори, говори, черт тебя дери! Поторопись, не то тебя опять заберут. Ты же не думаешь, что я пущу в эту могилу тебя, человека, который последние девять месяцев страдал пролежнями … “Не то что сын Катрины Падинь”… Давай, давай, договаривай, Ряба! “У которого не хватило даже на лоскутик для юбки в колледж собственной дочери”… Бриан, зудила! Ох, Бриан зудила!..
Язви тебя! Что ты там опять бормочешь… Нель распевает “Душа моя Элеонора”, прохаживаясь по новой дороге каждый день!.. А ну, проваливай, Ряба, сучий ты хвост! От тебя и таких, как ты, добрых вестей не дождешься…
3
– …Так ты думаешь, это не Война двух иноземцев?
– …И вот я учил Знатного Ирландоведа одному слову за каждую пинту, а он мне давал пинту за каждое слово…
Так мы и бродили туда-сюда весь следующий день. На третий день у него уже был автомобиль, чтоб пристроить свою задницу – так уж эта дорога нас измотала.
“Пол, душа моя, – говорит мне мать в тот вечер. – Сено-то уже небось хорошенько просохло”.
“Да как же оно просохнет, матушка, – говорю я. – Ведь никакой возможности нет просушить эту старую сорную траву…”
Две недели прошло, прежде чем я набрал этой травы на два стога. Потом опять разложил сушить. Потом перевернул. Потом перевернул еще раз. И перевернул снова.
И так продолжалось до тех пор, пока опять не припустил ливень, а мы не засели вдвоем у Пядара Трактирщика. Пришлось мне сено еще разок перевернуть, чтоб дать побольше полежать под солнышком. Потом я прочистил канавы, разобрал каменные оградки и снова собрал их. Скосил траву у дороги, проредил шиповник и папоротники. Прорыл ливневые канавки. В этот месяц мы замечательно проводили время в саду и в поле, кроме тех случаев, когда мотались туда-сюда в автомобиле к Пядару Трактирщику…
Приятней человека в жизни не видывал. Да и ума ему было не занимать. Он выучивал от двадцати до тридцати ирландских слов каждый день. Деньги у него водились в изобилии. Высокий пост в правительстве…
Но как-то раз он пошел гулять без меня. Дочь Пядара Трактирщика потащила его в зал и обманом вовлекла в расходы…
Я по нему ужасно скучал. Через неделю после его отъезда меня свалила болезнь – она же и доконала… Но Почтмейстерша… Эй! Почтмейстерша… Как ты узнала, что он так и не заплатил за постой? Ты вскрыла письмо моей матери, которое она написала об этом в правительство…
– А как же ты узнала, Почтмейстерша, что издательство “Проект” не приняло мой сборник стихов “Золотые звезды”?
– Конечно, сочувствия ты не заслужил. Они бы давно все опубликовали, если б ты внял моему совету и писал бы на каждой странице снизу вверх. Однако послушай, журнал “Ирландец” отверг мой рассказ “Закат солнца”, а Почтмейстерша и про это знала…
– А еще Почтмейстерша знала, какой совет я дал Конканнану, как измотать команду Керри. Послал ему в письме через два дня после финала…
– Эй, Почтмейстерша, а откуда ты знала, что́ я написал Его Чести про род Одноухих, когда привлекал их к суду?..
– И как же, Почтмейстерша, твоя дочь, которая сама теперь почтмейстерша, раньше меня узнала, что меня не пустили в Англию и что в этом виновата чахотка?..
– Ты вскрыла письмо, которое Катрина Падинь написала Манусу Законнику насчет Томаса Внутряха. Все вокруг знали, что в нем было:
“Мы повезем его в Яркий город в автомобиле. Напоим его. А если в твоей конторе ему встретится пара хорошеньких девиц, он уж верно отпишет нам землю. Больно охоч становится до девушек, когда выпьет…”
– Божечки!..
– Ты вскрыла письма, которые барышня из букмекерской конторы в Ярком городе посылала Молодому Учителю. Ты знала все ходы про лошадей раньше него самого…
– Ты вскрыла письмо, которое Катрина Падинь послала Бриану Старшему, давая понять, что выйдет за него замуж…
– Обобобожечки! Это я-то замуж за Бриана, зудилу…
– Да уж, Почтмейстерша, и мне тебя хвалить не за что. Ты всегда тайком кипятила чайник в задней комнате. И ты вскрыла письмо, которое мой сын написал мне из Англии, чтобы уведомить, что он женится на иудейке. Почитай весь белый свет про это узнал. А ведь мы никому и словечка не сказали. Да и чего бы ради?..
– Ты вскрыла письмо, которое мой сын послал мне из Англии, чтоб сообщить, что он женится на блеке. Весь белый свет про это знал, а мы никому и словом не обмолвились.
– Я написал письмо Эмону де Валере с рекомендацией, какие ремесленные школы следовало бы открыть для Ирландского Народа. А ты присвоила его и держала у себя на почте. Какой позор…
– И все любовные письма, что писал Патрик Катрины моей дочери, ты вскрывала раньше адресата. Я вот никогда их не вскрывала. Оныст! Они напоминали мне те письма, что я сама получала много лет назад. Почтальон доставлял мне их лично в руки. Иностранный аромат. Иностранная бумага. Иностранный почерк. Иностранные штампы. Иностранные почтовые марки и названия на них сами словно стихи: Марсель, Порт-Саид, Сингапур, Гонолулу, Батавия, Сан-Франциско… Солнце. Апельсины. Синие моря. Тела, позолоченные солнцем. Коралловые острова. Плащи, расшитые золотом. Зубы белые, точно слоновая кость. Губы яркие, словно пламя… Я прижимала их к своему сердцу. Целовала их собственными губами. Проливала над ними соленые слезы… Открывала их, вынимала оттуда бие-ду
[104]. А потом, Почтмейстерша, видела отпечатки твоих грязных жирных пальцев на каждом. Фу!..
– Ты вскрыла письмо, что я послал домой жене, когда работал на торфе в Килдере
[105]. В нем было девять фунтов. И ты их присвоила…
