Да, именно так, хорошо, что я это вспомнила. Мой взгляд спровоцирует маньяческую агрессию, и тогда он ошибочно решит, что я жертва, и бросится на меня. А я вовсе не жертва, а овца.
Глядя на воду, я вспомнила про одну английскую овцу (читала о ней в газете). Когда эту бойкую овцу вели на бойню, она вырвалась от своих мучителей, бросилась в воду, уплыла на другой берег и жила там, пока ее не нашли и не перевели из ранга скота в домашнее животное.
И я уже совсем было собралась повторить подвиг этого героического животного, внимательно присматриваясь к другому берегу Фонтанки и прикидывая, долго ли мне придется жить в Михайловском замке, пока меня не найдут и не переведут в ранг домашнего животного, но в это время услышала, как маньяк уже тяжело дышит у меня за спиной.
Ой, ай, у-у-у, что делать?! Состояние эмоционального истощения мгновенно корректируется полноценным питанием, поэтому я сунула руку в сумку, вытащила шоколадный батончик и быстро засунула его в рот. Затем я вспомнила еще одно правило – мне необходимо предпринять попытку поговорить с маньяком на общечеловеческие темы.
– Хорошая сегодня погода, правда? – пискнула я, обернувшись к маньяку. – А… за мной сейчас сюда муж придет, у него, кстати, черный пояс по карате… Это я просто так, для разговора…
Маньяк фыркнул – явно не поверил, что я встречаюсь с мужем посреди пустой набережной, и протянул ко мне руку, в которой был зажат какой-то предмет его маньяческого обихода.
– Уберите от меня вашу гадость! – взвизгнула я. – Немедленно, а то я не знаю что сделаю!
– Ну пожалуйста, мне хотя бы троечку, я за вами уже давно еду, – заныл маньяк и сунул мне в руки зачетку.
…В рамках своего нового, только что выбранного имиджа я твердо отказалась принимать экзамен у маньяка на набережной Фонтанки. Быстро поставила ему троечку, и все.
Поздно вечером случилось очень радостное событие – с моей свободной жизнью без котлет ничего не вышло. Завтра прилетает из Америки мой друг Боба. Боба уже лет десять живет в Нью-Йорке. Мы с ним были соседями по дому и дружили с детства, когда все дети до вечера бегали по двору и спрашивали друг друга: «Тебя когда загоняют?» – «Меня в девять, а тебя?»
Боба будет жить у меня две недели, ура! Куплю ему разную ностальгическую еду – пирожные из «Севера», докторскую колбасу, сало, творожные сырки и… что еще?.. Творог на рынке, вот что.
3 января, воскресенье
Вечером встречала Бобу в аэропорту.
…Неужели этот солидный дяденька-американец – мой друг детства Боба? В таком длинном пальто? И шелковом шарфе.
– Почему у вас такой маленький аэропорт? – строго спросил Боба вместо того, чтобы вежливо поздороваться.
Все-таки люди совсем не меняются. Боба, например, всегда был жутким капризулей.
– Помнишь, как ты отняла у меня пожарную машинку? – спросил Боба с тайной обидой, как только мы выехали из аэропорта.
– Не помню, – твердо сказала я. – И ничего я не ломала, а только взяла посмотреть.
– Нет, сломала, – настаивал Боба.
Ну, подумаешь, сломала… а зато он рыдал и злился, и еще обозвал меня «придурком», а я его как пихнула…
– Почему у вас так плохо освещено шоссе? – склочничал Боба. – Вот у нас в Америке…
– Просто сейчас вечер, – объяснила я, – а днем у нас светло. Как в Америке.
– А у нас в Америке и вечером светло.
– Тогда обратись к Чубайсу, – отрезала я.
На Московском проспекте жуткая пробка. Мы так медленно двигались, что Боба успевал разглядеть по дороге все вывески.
– Что это значит? «Элитные меха», «Элитные ковры»? – удивился Боба. – А вот еще «Элитное мужское белье», «Элитный мир умывальников»!
– «Элитное» – это просто такое модное слово, – объясняла я, – означает, что это умывальники не для всех, а только для самых лучших людей.
– Оказывается, ты живешь в элитном мире, мой элитный друг, – съязвил Боба.
– Сейчас ка-ак дам! – сказала я, потому что мне стало немного неловко за свою страну.
Одно дело, когда мы сами все критикуем у себя дома, а совсем другое, когда на нас смотрят строгие эмигрантские глаза бывшего ленинградца Бобы. Как будто Боба – барин и приехал в свою деревню проверить крепостных, как там они без него справляются.
Я рассказала Бобе, что наш дом на Владимирском проспекте, в котором мы с ним жили с детства, тоже стал элитным, и я вместе с ним. И Боба тоже мог бы стать элитным, если бы остался в России.
– А-а, я знаю, «элитный» означает «умный дом», – догадался Боба. – Подъезжаешь к дому и заранее включаешь чайник, отопление и наполняешь ванну… И самое главное, живешь в однородном социальном окружении.
Приехали. Хорошо, что у нас во дворе есть Лысый. Пока он к нам не въехал, у нас во дворе был просто стиль модерн начала XX века и старые липы, а теперь чего у нас только нет: и шлагбаум на входе, и консьерж в подъезде – типичное элитное жилье в ровном социальном окружении Лысого. И мне не стыдно перед моим другом Бобой.
– А почему ты заранее не включила отопление и чайник? И не наполнила ванну? – спросил Боба.
– Забыла просто… – ответила я.
Я вышла из машины и замерла. Просто не поверила своим глазам, онемела и остолбенела.
На моей старой липе сидел наш охранник Шура с пилой… И пилил.
Пилил! Дерево! Живое! Липу!
И тут я ужасно опозорилась перед моим иностранным другом Бобой. И ведь нет чтобы сделать вид, что ничего особенного не происходит, – мол, у нас тут каждый день кто-нибудь что-нибудь пилит, что захочет.
– Шура, вы что делаете? – шепотом закричала я, умоляюще сложив руки зайкой.
– Не видите, что ли? Пилю.
– К-как? П-почему?
– Хозяин велел. Чтобы на их «мерседес» ветка со снегом не упала. – И охранник скорчил нам грозную рожу.
– Пилите, Шура, пилите, – торопливо сказал Боба и, обернувшись ко мне, прошептал: – Немедленно звони девять-один-один.
Я бегала под деревом и пыталась объяснить Шуре, что «мерседес» Лысого – всего лишь временное явление на празднике жизни, да и сам Лысый тоже временное явление, а вот эта липа уже сто лет растет.
Шура послушал меня и опять примерился своей пилой к ветке. Тогда я сменила тактику и закричала:
– Я вам покажу!
Ничего не помогло. Шура отпилил все ветки, все, и от липы остался обрубок…
…Ну ладно! Я им покажу! У охранника с Муркой не то чтобы близкая дружба, а так, совместные интересы по игре с Львом Евгеньичем в «отними колбаску». Но теперь все!
Больше никогда-никогда в жизни я не буду разговаривать с Лысым. Мое презрительное молчание – вот что послужит ему ответом. И с кем же он теперь, ха-ха-ха, будет беседовать о своей разветвленной личной жизни?..
