Около одиннадцати пришла Ирка-хомяк, не поздоровалась.
– Лысеете? – спросила она с порога.
– Что?
– Какой процент волос вы уже потеряли?
– Лысею… – тихо сказала я. – Уже десять процентов волос потеряла.
– Неправда, не десять! – агрессивно возразила Ирка.
– Ну, двадцать, – согласилась я и ласково предложила: – Пойдем со мной на кухоньку, посидишь там тихонечко в креслице, чайку попьешь… а я пока по телефончику позвоню…
Напрасно я осторожно вела ее на кухню, напрасно усаживала в кресло как самую хрупкую драгоценность, напрасно незаметно капнула ей в чай валерьянки, напрасно разговаривала с ней тихим, спокойным голосом. И зря я согласилась, что лысею и уже потеряла 20 процентов волос. Оказалось, что Ирка-хомяк вовсе не сошла с ума, а просто отрабатывала на мне беседу с Петром Иванычем. Ирка поставила Петру Иванычу диагноз – облысение в начальной стадии, а Иркин косметолог предложила использовать уникальные методики диагностики и лечения облысения Петра Иваныча.
– Совсем с ума сошла! – с облегчением сказала я.
– Современный способ трансплантации волос, – ответила Ирка, – фармокупунктура тоже. Результат гарантирован. Сотни тысяч успешно вылеченных пациентов.
Сказала Ирке все, что я думаю: этот косметолог ее зомбирует.
– Ничего подобного, я полностью сохраняю ясность мышления и прекрасную память… Вот черт, совсем забыла! Тебе записка от Екатерины Андреевны. Я у них была дней пять назад, брекеты примеряла, такие хорошенькие, жаль, что нельзя дать тебе поносить…
«Простите, что пишу, но у меня нет вашего телефона, а попросить у вашей подруги я не решилась. Не могли бы вы заглянуть ко мне на минутку, четные вечер, нечетные утро. Большое спасибо».
Было как раз нечетное утро, до лекции еще час, и я быстро оделась и побежала в стоматологию «Тара».
На этот раз мы с Екатериной Андреевной расположились не в красивой комнате отдыха (там шла какая-то студенческая конференция, вот и моя Мура когда-нибудь будет ходить в белом халате; где врачи каждый день берут такие белоснежные накрахмаленные халаты?), а в крошечном закутке под лестницей. Там стояли расколотая плевательница и старое зубоврачебное кресло. Екатерина Андреевна усадила меня в кресло как пациента, а сама примостилась у меня в ногах и облокотилась на плевательницу.
Екатерина Андреевна, как обычно, выглядела прекрасно – нежное, ухоженное лицо, неяркий макияж, идеально выглаженный воротничок блузки, виднеющийся из-под халата.
В начале консультации Екатерина Андреевна попросила меня открыть рот, мельком, без обычного интереса, взглянула, сказала: «Все прекрасно» и, покончив с профессиональными обязанностями, мгновенно опала, как проколотый воздушный шарик, и даже хлюпнула носом.
Заострившийся носик, красные пятна на скулах, ссутулившиеся плечи, детские обиженные глаза, идеально выглаженный воротничок блузки – вот какая она теперь была.
Екатерина Андреевна все молчала и молчала, стиснув в замок руки, и я поняла, что на этот раз у нее проблемы серьезней, чем нежелание Андрея ходить в театры или его бесконечные разговоры по телефону.
– Я думаю, что у него кто-то появился, – наконец сказала она, немножко всхлипнула и вытерла глаза белоснежным платочком.
– Нет-нет, этого не может быть, он не такой, – горячо сказала я. – Уверяю вас, он очень цельный человек, я точно знаю. По вашему описанию.
Нам некогда было терять время. У Екатерины Андреевны было всего пятнадцать минут до следующего пациента (сложный случай, двусторонний пульпит с кариесом), поэтому ей пришлось взять себя в руки и кратко описать мне ситуацию.
Итак, они с Андреем перестали видеться по выходным, встречаются только в будние дни и почему-то всегда по утрам (нечетные в утро, четные в вечер). Он явно где-то бывает без нее, потому что в его словах нет-нет и прорвется случайная информация о каких-то развлекательных местах. Эти названия Екатерине Андреевне не знакомы, но похоже на рестораны или коктейли.
– А вчера, когда он был со мной… у нас…
Мне показалось, что Екатерина Андреевна хочет рассказать что-то про их с Андреем интимную жизнь, и я быстро сказала:
– Ох, нет, пожалуйста! Только не про это! Я же психолог, а не сексолог, я абсолютно ничего не понимаю в сексе…
– Ой, что вы! В этом смысле у нас все очень хорошо… Я хотела сказать, что вчера Андрей спросил меня, почему я не одеваюсь в… забыла… – беспомощно сказала Екатерина Андреевна.
…В этом смысле у них все хорошо. Все хорошо в этом смысле у них.
Екатерина Андреевна еще раз всхлипнула и слабым голосом пробормотала:
– Он меня бросит, бросит, я знаю… он такой красивый и мужественный…
Мне стыдно, да, стыдно, но это же правда: со мной случилось самое ужасное из всего, что только могло случиться… Впервые в жизни я изменила своему профессиональному долгу. Мне стало жалко Екатерину Андреевну, так жалко, как будто передо мной сидела вовсе не причина моего бедного женского одиночества в течение уже почти пяти месяцев, а Ирка-хомяк, или Алена, или я сама. А ведь психолог ни в коем случае не должен испытывать жалость к своему клиенту, а только быстро прикидывать, какие методики нужно применить. Если каждый психолог будет плакать с каждым клиентом, то… а что тогда будет? Не знаю, что будет, не положено, и все.
Я должна была сказать вот что: «Вам, Екатерина Андреевна, очень мешает подсознательное стремление стать жертвой. Понимаете? Хорошо, объясню. Бедная жертва сама напрашивается стать бедной жертвой. У жертвы начинает работать синдром ожидания. Вы внушили себе, что Андрей вас вот-вот бросит, вы очень боитесь этого и неосознанно ведете себя так, как будто это уже происходит на самом деле. А Андрей, в свою очередь, реагирует на ваше поведение именно так, как вы от него подсознательно требуете. Ему больше ничего не остается, понимаете? Например, он приходит, а вы смотрите на него жалкими глазами и обиженно говорите: “Ты мне не позвонил в пятницу…” или просто обиженно смотрите. И тогда он раздраженно отвечает: “Занят был…” или просто раздраженно смотрит. И все, готово дело, – раз уж вы жертва, то ему ничего не остается, как оправдать ваши ожидания и стать вашим мучителем. Я имею в виду фигурально, а не то что он будет вас щипать или не давать вам вкусную пищу. Получается замкнутый круг…»
Вот что я должна была сказать. А вместо этого я перестала консультировать и тоже немножко всхлипнула. Не потому, что я всем своим существом понимала, как Екатерине Андреевне больно потерять Андрея. Не потому, что я сама потеряла его, такого красивого и мужественного. Не потому, что я вспомнила, как плакала во дворе под звуки «Чебурашки», когда увидела Андрея с ней, а просто потому, что мне было неловко: всхлипывать с клиентом – это нарушение профессионального долга.
И так мы с ней вдвоем сидели на старом зубоврачебном кресле и плакали как две несчастные брошенки, пока не подошло время следующего пациента (сложный случай, двусторонний пульпит с кариесом). Екатерина Андреевна принялась приводить себя в порядок, а я заторопилась сказать все, что я на самом деле думаю, не как психолог Екатерины Андреевны, а как друг.
