«Я тебя люблю», то есть он меня любит, а я так боялась, что уже все… Боялась, что уже началась рутина и уже больше никогда не будет, как будто он прекрасный незнакомец, а она бежит к нему навстречу. И он прижимает ее к себе, прячет в свою куртку… и всё это происходит в Летнем саду, можно в каком-нибудь другом месте… Он – это Андрей, она – это я. Но вот же, вот, черным по белому экрану «Я тебя люблю»!!!
Запихнула Андрюшечку в машину, чтобы отвезти в садик, завела машину и получила еще одну эсэмэску. Ох, еще одно «я тебя люблю». Как это трогательно после стольких лет брака – пяти!
На светофоре на Московском проспекте прямо на красный свет пришло еще одна эсэмэска «я тебя люблю», с другого номера телефона. У Андрея несколько телефонов.
Еще два sms такого же содержания. Одно в раздевалке в детском саду, другое уже дома. Эти сообщения пришли с других разных телефонов. В одном из них было приписано: «Давай встретимся».
Давай, давай, давай! Я плохо умею посылать sms, с трудом отправила Андрею ответ: «в Летнем саду». Спустя минуту пришло ответное сообщение: «В 12:00 в клубе „Людовик“».
Настроение чудесное, погода прекрасная, проливной дождь и ветер, в клуб «Людовик» надену узкие черные джинсы и шелковую оранжевую кофту с капюшоном!
«Я тебя люблю», «Я тебя люблю» – вот как!!! Я больше никогда не буду спрашивать, что мы делаем в субботу, я больше никогда не буду находить презервативы, я больше никогда не буду встречаться с Максимом, пусть они с Полиной приходят к нам в гости или Полина одна приходит, я больше никогда не буду… что я еще делала плохого? Я это всё больше не буду.
Позвонил Максим, предложил пойти в корпус Бенуа на выставку Филонова.
– Нет! – ответила я в свете принятых решений – незаметно перевести наши отношения с Максом в дружбу с Полиной.
– Не «нет», а «да». А потом зайдем в «Бродячую собаку», – сказал Максим.
«Бродячая собака» – это кафе и одновременно символ, символ Петербурга и Серебряного века, подвал, в котором в начале века собирались поэты, писатели, актеры, а тех, кто не был актерами и писателями, они презрительно называли фармацевтами, имея в виду, что все, кто не поэты, писатели, актеры, – пошлые буржуазные люди… В советское время там ничего не было, ни поэтов, ни фармацевтов, но подвал остался. А теперь там снова открыли что-то вроде кафе, или клуба, или кабаре.
– Помнишь, там было знаменитое выступление футуристов в 1913 году?
– Помню как сейчас, но нет, не могу, – сказала я. – Тем более мы с Андреем скоро встречаемся в клубе «Людовик».
Совершенно обескуражена, всё очень странно – Андрей, оказывается, дома, спит в кабинете. Спит и одновременно посылает мне эсэмэски с разных телефонов? Может быть, теперь есть такая услуга, специальная служба посылает «я тебя люблю», а также другие сообщения?
– Зачем ты отправила мне три сообщения «я тоже» и одно сообщение «в Летнем саду»? Что ты тоже в Летнем саду? – выходя на кухню, спросил Андрей. Повернулся, не дожидаясь ответа, собрал в прихожей ключи, телефоны, бумажник и беззвучно ушел на работу, то есть не сказав мне ни одного слова, кроме «пока».
– Когда ты придешь, а я… а ты, а как же мы!.. – крикнула я вслед, но не договорила, потому что вдруг начала заикаться.
Я вспомнила – вчера утром я дала Муре свой телефон, потому что она потеряла свой, а вечером Мура вернула мне телефон, немного поцарапанный и весь в шоколаде.
Все эти эсэмэски «я тебя люблю» с разных телефонов были для Муры? Все эти эсэмэски «я тебя люблю» были для Муры. Не для меня. Не для меня, а для Муры. Подумать только, всего лишь один день, только один день, и столько «я тебя люблю» с разных телефонов! Это… это нормально. А кое-кто – глупая дура…
Да, я.
Да, я хочу.
Да, я тоже хочу. Хочу получать эсэмэски «я тебя люблю» или хотя бы «скучаю, целую, на ужин опять сосиски, Андрей». Не хочу, чтобы мимо меня собирали ключи, телефоны и бумажник и уходили на работу, а я стояла в прихожей и растерянно заикалась – а я, а ты, а мы…
Ох, слава богу, Максим перезвонил. Вот так-то – у меня есть человек, которому я нужна! Который хочет меня видеть, который не уходит на работу мимо меня…
– Даша, а Даша?
Может быть, всё-таки не нужно встречаться с Максом?
А если мне одиноко? А если меня никто не любит? Все эсэмэски пришли Муре, что, не так?
– Если ты насчет пирожных в «Бродячей собаке», то я буду буше и корзиночку с заварным кремом, – строго сказала я.
Иногда человеку необходимо придерживаться принятых решений, а иногда нет, бывает и так, что человек после не очень длительных раздумий меняет свое решение на другое, более правильное: буше и корзиночка. Я пойду с Максом в корпус Бенуа и «Бродячую собаку», а насчет всего остального… не знаю, не понимаю, когда-нибудь, скорее нет, чем да. По-моему, очень строго и определенно.
Все эсэмэски пришли Муре… Причем с разных телефонов. Кто может понять страдания и тоску другого человека, измерить тоску и печаль, которая заставляет его чувствовать себя одиноким и заброшенным и мечтать о несбыточных эсэмэсках?
Алёна может измерить. Сказала, у нее есть прибор для измерения уровня психологического комфорта.
Примчалась ко мне с прибором. Прибор для измерения уровня психологического комфорта – это такая полоска, которую прикладывают ко лбу. Если полоска становится голубой – всё в порядке, человек счастлив. Уверена, у меня будет что-нибудь серое, или коричневое, или даже черное – это означает состояние глубокой психоэмоциональной усталости, неудовлетворенности собственной жизнью, обиды, что все эсэмэски прислали Муре, а мне ничего.
Алёнин цвет полоски голубой, мой цвет полоски тоже голубой. Думаю, прибор неисправен.
Были с Максом в корпусе Бенуа, выставка Филонова интересная. Я всё время думала – может быть, это какая-то ошибка, может быть, это всё-таки мои эсэмэски «я тебя люблю»?..
Потом пошли в «Бродячую собаку». Максим рассказал мне, что в «Бродячей собаке» один раз был такой случай – Хлебников прочитал антисемитские стихи, и Мандельштам за это вызвал его на дуэль. Секундантом попросили быть Филонова, того самого, на выставке которого мы только что были. Но Филонов отказался, мол, он не может допустить, чтобы опять убили Пушкина. Он имел в виду, что Хлебников – это Пушкин, и Мандельштам тоже Пушкин. Сказал, что это всё ничтожно, а вот он занимается делом – хочет нарисовать картину, которая висела бы на стене без гвоздя. И оказался прав – всё это было ничтожно, тем более что Хлебников тут же извинился, заявил, что случайно сказал глупость… А Малевич в это время делал такой кубик, чтобы он висел в воздухе…
– Даша! Ты меня не слушаешь! – прикрикнул Максим. – Знаешь, они все были немного сумасшедшие…
– Слушаю… кто сумасшедшая, я?
– Футуристы.
Мне было грустно и не особенно интересно – в начале века тут собирались Ахматова, Маяковский, Мандельштам, Хлебников, а сегодня только Максим и я. Андрей сейчас на работе или еще где-нибудь…
