Максим обнял меня за плечи, подул мне в глаза, поцеловал.
– Даша, ты не комплексуй, что тебя бросили. Ты объективно лучше, чем Полина.
– Я лучше, чем Полина? – с большим интересом переспросила я. – Чем я лучше?
– Чем Полина, – улыбнулся Макс.
В глубине души я всё-таки рассчитывала – сейчас Максим скажет, будто я отличаюсь чудесными душевными качествами, умом, сообразительностью, но он не сказал. Ну… ну хорошо, нет так нет.
– Я думаю, Полина с твоим Андреем сначала просто переспала, а потом взяла его как пирожок с полки… Она во всем такая настойчивая, получит что-нибудь, а потом мгновенно пытается добавить к этому еще что-нибудь. Помнишь, у Олейникова? «Когда ему выдали сахар и мыло, он стал добиваться селедки с мукой» – это точно про Полину.
– Макс, если ты из-за меня хочешь остаться здесь, в Питере, то нет. Мы больше не будем встречаться, – сказала я.
– Это еще почему, трепетная ты моя? – удивился Максим. – Теперь нам вообще ничто не мешает. Почему не будем?
– Потому.
Потому что теперь он мне не нужен. Мне хотелось доказать, что я тоже есть, что я тоже живая, а не листок из ежедневника в клеточку, а теперь он мне не нужен… Но нельзя же сказать человеку, что у вас больше нет в нем надобности, правда?
– Потому, – упрямо повторила я.
Максим засмеялся – ладно, посмотрим… И заговорил о другом – о тупости американской жизни. Это он чтобы меня развлечь.
В первую же неделю работы с ним случилась ужасная история.
По пятницам можно было приходить на работу не в официальной одежде, а в джинсах. И в первую же пятницу Максим пришел в джинсах, а в середине рабочего дня зашел в туалет. И конечно, через некоторое время захотел выйти обратно. Но не тут-то было! В этом туалете дверь кабинки открывалась, только когда нажмешь на спуск. И случилось ужасное – пряжка ремня на джинсах как-то так неудачно вступила в контакт со спусковым устройством, что оно отказалось спустить воду. И дверь кабинки не открылась! Бедный Макс! Что ему было делать в закрытой кабинке? Кричать «спасите, помогите!»? Очень-очень неловкое положение… Хорошо, что Максим всё же вырвался на свободу и сидит рядом со мной в Летнем саду.
– Даша, улыбнись! – попросил Макс. – А вот еще… Я когда первый раз пришел на обеденный перерыв, у меня был шок. Представь, в огромном зале стоит толпа, и у каждого в руке одинаковый кусок пиццы, и все жуют. Стоя едят, как коровы на лугу. У каждого на груди бейдж с фамилией. Зачем им фамилия? Могли бы номера написать.
Ужас. Я, например, больше люблю быть отдельным человеком, а не коровой на лугу и сидя есть в разных милых местах, лучше без номера на груди.
– Даша, улыбнись, тебе говорят! А если бы ты видела их корпоративные вечеринки… – Максим скривился, как будто жевал лимон. – Представь, сидит за столиками больше тысячи человек. Ведущий говорит: «А теперь все встаньте, возьмитесь за руки и повторяйте за мной…» Они встают у своих столиков, берутся за руки, и качаются, взявшись за руки, и скандируют: «Наша компания лучшая в мире»… И я с ними держался за руки, качался и скандировал… Даша! Улыбнись немедленно!
Я улыбнулась и вдруг заплакала, и плакала долго-долго – впервые за всё это время. И даже, кажется, подвывала тонким голосом что-то вроде «почему, почему, почему…». А Макс обнимал меня и шептал какие-то нежные глупости, и это было еще хуже… а может быть, и не хуже. Макс мне всё-таки очень нужен – как друг.
Дети замерзли и попросили есть, пить, писать, мороженое, горячую сосиску и новую игрушку, и мы поехали в «Макдоналдс», – несмотря на ненависть Максима ко всему американскому, это единственное место, где можно получить всё это одновременно.
– Это самое прекрасное мгновение в моей жизни, – сказал Андрюша, откусив от гамбургера.
– А в моей нет, – сказала Юлька. – Я сейчас начну картошку есть, тогда и будет самое прекрасное мгновение, ради чего я живу…
– А я живу ради того, чтобы колу пить, – сказал Максим.
Я очень люблю Макса, он мой лучший друг после Алёны и Ольги.
А я, для чего я живу?
Чтобы выполнять свой долг? Долг перед детьми, мамой, друзьями и студентами? Вся моя жизнь теперь будет состоять только из чувства долга и никогда никаких радостей у меня не будет? Только прогулки с детьми, только лекции, только котлеты, только чтобы другим было хорошо?
Ничего подобного! Человек должен быть счастлив – это его обязанность перед самим собой, перед его детьми, мамой, друзьями и студентами. И у меня есть для счастья всё – Мура, Андрюшечка, мама, книги. Университет, лекции, Алёна, Ольга, розовые ботинки – вчера купила, с бантиком. К тому же я всё больше, всё серьезнее думаю о розовых бархатных брюках.
17 января, четверг
Кстати, Алёна.
Алёна приехала ко мне утром со строгим лицом и сухо сказала, что сейчас во всем разберется сама, а я чтобы слушала и отвечала на вопросы, больше от меня ничего не требуется. Но никаких вопросов она не задавала, а просто долго бушевала в прихожей, кричала, что Полина – подлая подколодная гадюка, вползла в мой дом, втерлась в мое доверие и укусила и Алёна ей покажет.
Я сказала, не нужно ничего ей показывать.
– Неужели тебе не хочется ее растоптать, разорвать, укусить? – удивилась Алёна.
– Знаешь что? Одна красавица подумала, что ее улыбка недостаточно белоснежная. И она идет к врачу и отбеливает зубы. А потом эта красавица приходит к мужу и хищно открывает рот и скалит свои новые белоснежные зубы, вот так – я оскалилась изо всех сил, – и тогда муж начинает еще больше ее любить.
– Что это? – испуганно спросила Алёна.
– Реклама такая, по телевизору. Ты что думаешь, это любовь, когда любят за белоснежные зубы? Всегда найдется кто-то, у кого еще больше зубов…
Алёна презрительно махнула рукой – оставь свои глупости.
Алёна считает, что я не должна разыгрывать приготовленную мне роль статиста в Полинином сценарии, а нам с Андреем нужно самим всё выяснить, обо всем поговорить. Я должна объяснить Андрею, что он, как и всякий мужик, безвольный, ведомый, слабохарактерный и любая плохая женщина, подлая подколодная гадюка всегда может его увлечь…
Алёна немного успокоилась, выпила чай и сказала мне то, что я бы и сама могла себе сказать, – что мне нужно быть добрее, не воображать себя центром мира, подумать о детях, о возрасте, о деньгах, о даче в Испании, наконец…
– Нет, – сказала я.
– Ах, нет?.. Ну и дура, – мрачно сказала Алёна и привела последний аргумент: – А как же тогда твое долголетие? Человеческий организм рассчитан на сто двадцать лет, при условии, что он будет соблюдать правила здорового образа жизни. Я по радио слышала, пока ехала к тебе.
– При чем здесь долголетие? Какие правила? – спросила я.
– Какие? – переспросила Алёна. – А вот какие – нужно жить регулярной половой жизнью…
