Я помню, было очень много крови.
Кровавые реки и алые озера, растекшиеся по дешевому ковру вокруг тела моей бабушки.
Она в пушистом сине-белом домашнем халате, купленном на распродаже в «Уолмарте»
[53], который я все время убеждаю ее выбросить. Но бабушка настаивает, что халат прекрасно смотрится на пожилой женщине, и дразнит меня за пустое тщеславие, поскольку я предпочитаю носить розовые велюровые треники из того же «Уолмарта», но выглядящие чуть моднее, чем ее мешковатое нечто.
Мы сидим на диване и смотрим старый вестерн. Мы не часто запускаем генератор ради просмотра фильма, но сегодня у нас праздник. Сегодня мне исполнилось шестнадцать лет. По такому случаю мы даже испекли торт.
На экране истинная белая леди в капоре и платье с кринолином просит у замученного жизнью героя со звездой на груди помочь ей в борьбе с команчами. Я отпускаю какую-то шутку по поводу нелепых заплетенных париков, которые носят актеры, играющие индейцев, но бабушка шикает на меня, не желая, чтобы мой подростковый цинизм испортил ей хороший вечер.
Мы обе вздрагиваем от неожиданного стука в дверь. Вскоре раздаются улюлюканье, смех и удары по стенам. Где-то дико и жутко захохотал койот, от чего стало еще страшнее. Чьи-то лица появляются и исчезают в окнах, мелькают, словно отблески огня, – и мы понимаем, что они кружат вокруг нашего дома. Их по меньшей мере полдюжины, а может, и больше. Они танцуют вокруг трейлера, как киношные индейцы вокруг фургона, но это мы здесь дине, и в течение минуты мы не можем понять, что происходит.
Мы ошеломленно смотрим друг на друга, беспомощные от смятения и паники. Медленный ужас ползет по моей шее, холодный шепот лижет уши. Я сижу как парализованная, пока бабушка не начинает кричать, чтобы я тащила дробовик. Она хранит его возле собственной кровати. В соседней комнате.
Но уже слишком поздно.
Дверь с грохотом распахивается, впуская в дом февральский воздух и то зло, которое следует за ним.
Я мельком вижу колдуна йее наалдлошии, одетого в волчью шкуру и драгоценности покойника, после чего стая последователей начинает обтекать его неконтролируемым приливом.
Я бросаюсь к ружью. Слышу голос бабушки, полный пронзительного негодования. А потом ужасный звук удара чем-то тяжелым по ее черепу.
Меня хватают сзади, и я падаю под тяжестью чьего-то тела, повисшего на плечах. Грудью бьюсь о пол. Из легких со свистом вырывается воздух. Голова упирается в ковер, и я чувствую вкус бытовых химикатов во рту. Чужая мясистая рука, воняющая горелым свиным жиром, царапает мне лицо. Я кусаю ее до крови. Мужчина орет и немного отшатывается.
Это маленький шанс. Я борюсь изо всех сил, карабкаюсь на четвереньках, пытаюсь убежать, но меня пинает в спину нога в сапоге. Сильные пальцы берут меня за затылок, сначала почти любовно гладят по волосам, затем захватывают их в горсть и бьют лицом о пол. Потом еще раз, и еще. Боль взрывается за моими глазами, из прокушенного языка течет кровь. Он продолжает бить, пока я не обмякаю.
Зрение начинает угасать под натиском мучительной боли. Я скашиваю глаза и долго фокусирую взгляд, прежде чем замечаю лицо колдуна, глядящего на меня сверху вниз. Он носит волчью голову поверх своей собственной, на лбу зияет звериная челюсть, бескостные лапы свисают за ушами. Глаза у колдуна бледно-серые. Он улыбается мне желтыми гнилыми зубами.
Края поля зрения смыкаются, лицо исчезает, и все становится черным.
Я очухиваюсь. Вначале мне кажется, что я уже умерла, но во рту по-прежнему ощущается вкус аммиака и крови. Я слышу спорящие голоса. Это колдун и его люди. В голове пульсируют черные и пурпурные пятна. Они говорят слишком быстро, чтобы я могла понять о чем. Но это очень странные слова, мне не знакомые. Хотя нет. Одно я знаю. На’а’ах. По-навахски это означает «разделка мяса».
Теперь я знаю, зачем они пришли. И что собираются делать. И что жир, которым воняют их руки, – он вовсе не свиной.
Я слышу другой голос. Голос своей бабушки. Я осмеливаюсь открыть глаза, и все, что вижу вначале, – только головокружительный вихрь снега в открытой двери и бледный холодный пейзаж. Потом бабушка начинает говорить снова, в этот раз тихим отчаянным голосом. Раздается скребущий звук, затем хрипы и крики, вслед за которыми – глухой звук удара кулаком в челюсть. Бабушка умолкает. Я слышу новый звук и не могу понять, что это такое. Но потом до меня доходит. Это звук веревки, трущейся о подвешенный к потолку блок, к другому концу которой привязана моя бабушка.
Чьи-то руки прикасаются ко мне. Рывком поднимают на ноги. Зыбкий пол качается перед глазами. Я сглатываю и ощущаю вкус собственной смерти.
Колдун что-то вкладывает мне в руку. Заставляет крепко обхватить пальцами. Затем отступает, не сводя с меня взгляда больных глаз. Указывает на мою нали и изображает резкий порез на горле. Шепчет одно только слово: «милосердие».
Рука моя дрожит. Нож выпадает из пальцев. Кто-то смеется странным смехом, похожим на уханье совы. Колдун качает головой в притворном разочаровании. Для него это просто шутка. Для него все – шутка.
Удар в живот такой быстрый, что я не успеваю его заметить, только чувствую тупую тошноту. Слезы застилают глаза.
Более храбрая, более умная девочка обязательно бы сразилась. Взяла бы этот нож и ударила им колдуна. Придумала бы, как убить их всех и спасти свою бабушку. Стала бы героем. Но я не такая. Я медлительна, глупа и не могу даже удержать нож в дрожащей руке.
Они отпускают меня, и я падаю на пол. Роняю голову на мокрый ковер. Чувствую щекой липкую сладость своей собственной рвоты, когда лежу там молча и слушаю, как они разделывают мою бабушку на мясо.
Когда приходит мой черед умирать, я не сопротивляюсь. Они поднимают меня с пола из вонючей лужи. Обматывают веревкой руки, чтобы подвесить к потолку.
Снаружи раздается звук.
Колдун замолкает, не успев затянуть веревку на моих запястьях, и поворачивается к двери. Как и все мы. Звук, поначалу слабый, словно задувается ветром в разбитые окна. Поцелуй холода касается моего лица, тихие слова нашептываются на ухо. Это песня, которую я никогда не слышала. Мелодия сладка, как вкус крови, а голос – дискант, сияющий подобно новой стали. Он выводит меня из оцепенения и очищает разум в голове, которая уже не болит.
Он укрепляет решимость и восстанавливает волю, которая когда-то была сломлена.
Ожесточает сердце, которое когда-то было мягким.
Я начинаю видеть.
Тусклый блеск грязного серебра на шее колдуна. Красное озеро, плещущееся у моих ног. Твердый смертоносный металл разделочного ножа, случайно забытый на полу рядом с отвратительной кучей свежего мяса.
