День сорок первый
Держи себя в руках.
День сорок девятый
Я буду продолжать вести записки. У меня ощущение, что в противном случае я просто лягу и умру.
Повествовательная хроника первых месяцев после ядерных взрывов, написанная, возможно, последним живым историком, доктором Джоном Келлером
День пятидесятый
Вода была мутной и невкусной, поэтому Дилан, Натан и я поднялись на крышу, чтобы проверить баки с водой.
Дилан, глава службы безопасности отеля, – один из немногих сотрудников, кто не сбежал. Высокий чернокожий мужчина лет сорока, с заразительной улыбкой и коротко остриженными волосами, он стал нашим негласным лидером после того, как мир рухнул. Он знает отель и окрестности лучше, чем кто-либо, и работает здесь более двадцати лет. По-английски он говорит приятным баритоном, почти без акцента. Я затрудняюсь сказать, откуда он. Возможно, швейцарец.
– Может, мертвые птицы, – сказал он, когда мы совершали восхождение на тринадцать лестничных пролетов. – Птицам тоже нужна вода.
Лучше бы это были мертвые птицы.
На площадке девятого этажа мне пришлось остановиться и присесть на ящик с инструментами. Натан последовал моему примеру.
Пожав плечами, Дилан даже не потрудился поставить свой ящик с инструментами, когда ждал, пока мы отдохнем.
– Как тебе удается держать себя в форме? – спросил Натан.
– С трудом.
– В этом все и дело. – Он посмотрел на меня: – А тебе, Джон?
– Я поддерживаю отсутствие спортивного телосложения абсолютно без труда. – Я оглядел себя. – Моя работа предполагает сидячий образ жизни. Много интенсивного чтения и обдумывания.
– Прикиньте, я и представить не мог, насколько беспомощными мы окажемся. Пробовал тут выяснить у народа, как разжечь огонь без зажигалки. – Натан фыркнул. – Никогда бы не поверил, что в отеле никто не умеет разводить костер, когда ничего нет под рукой. Я-то знал, что не смогу, но надеялся, что кто-то другой сможет.
– Всегда ненавидел ходить в походы, – отозвался Дилан. – Выходной – не выходной, если нельзя спокойно сидеть в халате и пить шнапс.
– Я тоже ненавидел походы, – согласился я.
– А я ненавидел шнапс, – отчеканил Натан.
Я улыбнулся:
– По-моему, походы любят только дети. У меня их двое, так что пришлось походить в походы больше, чем хотелось бы.
– А сколько хотелось бы? – поинтересовался Дилан.
– Ни разу.
Натан, худощавый молодой австралиец-метис, бармен отеля, рассмеялся. У него глаза с нависающими веками и странно монотонный голос, который поначалу кажется безразличным. И тем не менее среди нас он один из самых веселых и оптимистичных людей. Он все еще может заставить других смеяться; теперь такое редко случается.
– Не знал, что у тебя есть дети, – сказал Дилан, наконец поставив ящик с инструментами на площадку. – У меня тоже есть дочь.
– Сколько ей? – спросил я.
– Тридцать.
– Где… гм, где она?
– Жила с мужем в Мюнхене. – Нам не нужно было уточнять, что это значит. – А твои?
– Вернулись в Сан-Франциско со своей мамой. Шесть и двенадцать.
– А ты почему здесь? На конференцию приезжал?
– Да.
– Я думал, все ее участники уехали.
– Да, большинство тех, кто пытался добраться до аэропорта, были моими коллегами, знакомыми из других колледжей.
– По-моему, большинство из них могли бы и вернуться, – сказал Натан, поднимаясь на ноги. – Как только поняли… Неясно, зачем вообще уезжать? Нам же сказали, самолеты не летают, дороги небезопасны. Наверняка многие могли бы вернуться.
Дилан поднял свой ящик с инструментами:
– Нет, я бы так не сделал: раз отправился в путь, надо все время двигаться.
– Поразительно, сколько народу уехало или ушло! – сказал Натан. – Их было так много. Вот где они собирались сесть на самолет?
Я встал, поднял тяжелый ящик с инструментами, и мы продолжили подъем.
– Многие путают движение с продвижением, – заметил Дилан. – Я-то понимал, это плохая идея, но что было делать – забаррикадировать их? Они не были готовы встретиться лицом к лицу с правдой.
Я прислонился к стене лестничной клетки, пока Дилан доставал связку ключей. Воздух здесь слишком густой и пыльный, с неприятным запахом. Я ненавидел весь этот лестничный колодец, но лифты не работают уже два месяца, хотя и не с самого первого дня.
– Путают движение с продвижением. Жаль, так никто не подумал раньше, – сказал я, – может, тогда всего этого удалось бы избежать.
– Ты прав, Джон. Где ты был, когда людям требовался разумный парень, за которого можно голосовать?
Я ничего не ответил.
Мы выбрались на крышу, и каждый взял для осмотра по баку. Всего баков – высоких резервуаров с лестницей сбоку – было четыре. Засунув лопату за пояс, я полез наверх. Перчатки пришлось снять – так было удобнее хвататься за перекладины, – и руки стали мерзнуть. Раньше я думал, что хорошо знаком с холодом, но, по сравнению с моими ощущениями сейчас, тот холод был ничто. Теперь холод был непроходящим и всеохватывающим. Он изменял строение тела, и человек вдруг обнаруживал, что все время двигается с опущенной головой, ссутулившимися плечами и сгорбленной спиной.
Добравшись доверху, я посмотрел на лес и на землю. Облачный покров нависал низко, и уже опускались сумерки. Приятно было дышать чистым воздухом. В первую ночь, проведенную в отеле, я слышал жужжание насекомых даже на втором этаже. Теперь деревья молчат, потемневшие и умирающие, хотя всего лишь август. Никаких птиц, полная тишина. До ближайшего города больше часа езды, а вокруг на многие мили раскинулся лес.
Мне не удалось вспомнить, когда я в последний раз по-настоящему видел солнце. Иногда кажется, что оно проплывает за облаками, словно танцуя на недосягаемой высоте, будто тусклая двумерная сфера за серой завесой.
Интересно, кто из моих коллег добрался до аэропорта и что они там обнаружили? Не все они сразу уехали на машинах. Те, кто ушел позже пешком, поодиночке или группами по двое-трое, сильно недооценили протяженность лесов и жутко холодную погоду. Я пытался отговорить их, но люди не были так открыты разумным доводам, как раньше.
На самом деле они и раньше не были открыты разумным доводам.
Комок эмоций поднялся к моему горлу, сдавил его и прервал дыхание.
Я вытолкнул его обратно вниз.
– Как ты там? Все в порядке? – крикнул мне Дилан.
Схватившись за ручку на крышке бака, я не чувствовал ни губ, ни носа; пальцы заныли, немея.
