– Такой день трудно вспоминать.
В этом она была права.
Я просмотрел свои заметки и спросил:
– Может, в какой-то момент вы видели Дилана или Софию?
– Нет.
– А Натана, Мию или Сашу?
– Помню, как Миа и Саша, держа друг друга за руки, смотрели в баре телевизор. – Она указала на бар. – Но Натана не помню.
Я коротко пометил себе поговорить с Натаном, Сашей и Мией, если кто-то из них захочет со мной разговаривать.
– А что-нибудь подозрительное помните? – спросил я. – Может, случилось что-то необычное?
– Кроме бомбежки, ничего. – Она отвела взгляд и допила свой чай. – Ничего необычного.
После обеда, когда мне надоело бродить по почти пустым номерам первого этажа, я решил, что на сегодня хватит и пора навестить Аррана. Мы не разговаривали с той ночи, когда, собственно, и не разговаривали, а только орали. С ним много времени проводит Натан, но мне не хотелось бы, чтобы Арран чувствовал себя в изоляции. Будто передозировка бросила на него тень, став весомой причиной не общаться.
Искушение поменьше общаться с ним было довольно сильным, но, по-моему, по большей части это моя собственная проблема, чем что-либо еще. Попытку покончить жизнь самоубийством следовало рассматривать как крик о помощи. Как взрыв нестерпимой боли. А кому хочется иметь дело с чужой болью, когда едва справляешься со своей?
С другой стороны, к самоубийству могло привести и чувство вины, но мне неловко приписывать Аррану такой мотив, забираясь в дебри рассуждений. По отношению к чему же он должен так сильно чувствовать себя виноватым и в чем, если это вообще имело место?
Я стащил у Софии еще несколько конфет, потом пошел к комнате Аррана и постучал.
Он открыл дверь, и я, чувствуя себя девочкой-скаутом, протянул руку:
– Решил, тебе понравятся.
Ухмыльнувшись, он взял конфеты и кивком пригласил меня зайти.
В комнате стало чище. Или, во всяком случае, все вещи были распиханы по углам. Раньше я не видел у него электрогитару.
– Играешь? – поинтересовался он, проследив мой взгляд.
– Немного. – Я боялся, что он попросит сыграть, но ничего такого не последовало.
– Ни одной заначки не осталось, – произнес он, сидя на кровати и опираясь на гитару, лежащую у него на коленях. – Нат все выгреб. Заставляет экономить даже травку, еще та зараза.
– Я не за этим, просто пришел узнать, как ты. – Я присел на край кровати.
Он пожал плечами:
– Видишь же, все еще здесь.
Мне вдруг подумалось, что он поделился со мной своей личной историей только потому, что уже планировал покончить с собой, но я придержал эту теорию при себе.
Неожиданно я заметил, что смотрю в угол комнаты, думая о спиритической доске и жутком мальчике.
– Прекрати его искать, – рявкнул Арран. – Ты пугаешь меня.
– Извини! – поспешно проговорил я, осознав, что делал это в открытую.
– Я не собираюсь заниматься ничем таким снова, если ты хотел спросить об этом.
– Да нет же! Я просто пришел проведать тебя.
– Измотался немного. Глупое время, чтобы пробовать, если честно. Я знал, в какой-то момент заглянет Нат, ждал, тоже подключится.
– Больно было?
Он посмотрел мне в глаза, явно удивленный моим вопросом.
– Да нет, – произнес он, почти задумчиво, возвращаясь к настройке гитары. – Совсем не больно. Ощущение – как засыпаешь. А вот просыпаться… да, больно.
– Прости. Мы просто… мы не знали, что еще можно сделать.
– Не извиняйся, приятель. – Он потер серые круги под глазами. – На самом деле ты не сделал ничего плохого. Я был бы последней неблагодарной сволочью, если бы вякнул тебе хоть какое дерьмо насчет этого. Ты спас мне жизнь. И Томи тоже, но ее я еще не видел. Что с вами происходит?
Отложив гитару в сторону, он наклонился ко мне и взял конфеты.
– Я вроде расстроил ее, – ответил я.
– Дерьмово, и чем же?
– Ну, обвинил ее в ядерной войне.
Арран пожевал губу.
– М-да. Вот так и живем. Гарантированный повод для расстройства.
Мне отчаянно хотелось поговорить с ней еще раз, но я не решался подойти, а сама Томи не шла на сближение. Она даже на завтрак и ужин не выходила: привыкла есть в своей комнате. Если она когда-нибудь и решит заговорить со мной снова, то только в свое время.
– Видишь ли, я не считаю, что расстроил ее. Я на самом деле расстроил ее, – сказал я, прислонившись к изголовью кровати.
– Да чтоб тебя! – перебил меня Арран. – Конфеты – супер. Где взял?
– А то! У Софии позаимствовал.
– Вот проныра.
– Бонусы, когда приносишь реальную пользу. Она же кормит нас каждый день.
– С ума сойти, сколько людей все еще просто работают.
– Нормально.
Он снова взял в руки гитару как гарантию безопасности:
– Почему ты обвинил Томи в ядерной войне?
– Потому что она… идеологически связана с людьми, которые развязали эту войну.
– Сколько длинных слов! Похоже, она и правда достала, раз тебе не лень говорить «идеологически».
– Гм… что поделаешь, раз так и есть?
– Приятель, где Томи, а где ядерная война? Подумай. Я понимаю, политика – дерьмо, но я ни у кого не видел лозунга «Ядерная война во вторник».
Его тон разозлил меня.
– Но все остальные предвидели такой исход!
– Ничего они не предвидели.
– Ладно, пусть не предвидели, – уступил я.
– Тебе, наверное, стоит извиниться, если хочешь когда-нибудь опять потрахаться.
– Я уже извинился. По-моему, одного извинения здесь недостаточно. – Я непроизвольно бросил взгляд в угол и тут же отвел глаза. – У Тани есть теория, что мы все скорбим, подавляем чувства, как во время горя.
– Очень может быть, если учесть, что большая часть мира мертва.
– Она имеет в виду общество. Нам всем не хватает прежнего образа жизни.
– Нат считает, мне следует поговорить с ней о своих проблемах и все такое. Но она же врач, не психотерапевт. По-моему, это будет неправильно. У нее и так дел хватает.
– Нам всем не помешал бы психотерапевт.
Он кивнул и добавил:
– Приятель, я приму душ, если ты не против. Догоню тебя позже.
– Конечно.
Я встал, чтобы уйти, и в нерешительности помедлил.
– Откуда ты знаешь, что не попытаешься снова? – задал я вопрос, сомневаясь, не зашел ли я за черту.
