– Около двадцати, говорите?
– Теперь уже меньше.
Феликс повел нас вокруг блокпоста, и за ним я увидел город, выглядевший – по большей части – точно таким, каким мы покинули его несколько месяцев назад, когда ехали на такси из аэропорта в отель. В нем по-прежнему было чисто. Никаких разрушенных зданий. Единственным существенным отличием, бросавшимся в глаза, были флаги и транспаранты, висевшие на окнах и развевавшиеся в садах. Они виднелись повсюду, некоторые на французском, другие – нет.
Да здравствует Сен-Сион! МИР.
– Раньше город назывался вроде не Сен-Сион? – неуверенно заметил я.
Феликс кивнул:
– Мы переименовали его. Теперь это другой город.
– А что в ратуше? – спросил Роб.
– Наш мэр, – ответил Феликс. – И Городской совет.
– Ваш кто? – Я остановился.
Он оглянулся на меня, будто я ступил:
– Наш мэр и Совет. Наш мэр – Стефани Морж.
Роб тоже странно посмотрел на меня, но мне было все равно. Я словно потерял контроль над своим телом, и мои глаза наполнились слезами. Я снял очки и прикрыл глаза рукой, не в силах сдержать слез. Волна самого болезненного облегчения и ностальгии выбила из меня остатки самообладания. Какое-то время я стоял посреди улицы и старался не расплакаться от избытка эмоций. Больше я ничего не мог делать. Я почувствовал на плече руку. Роб.
Феликс ничего не сказал.
В отеле было легко отделить себя от образов своей прежней жизни. Наверное, именно поэтому я боялся уезжать оттуда. Отель давал нам возможность сосредоточиться на выживании и друг на друге. Мы могли не думать об остальном мире или о своих утратах. Теперь я чувствовал его, этот сокрушительный экзистенциальный груз потери. Ежедневные поездки на работу в город, телефонные звонки своим доверенным лицам о чем-то, что видел по телевизору, читал в новостях в Интернете. Новости становились все хуже и хуже. Ты отправлялся на один, другой, третий марш, но росло ощущение, что ничего не меняется, что правительства разных стран не боятся, а люди не так напуганы, как стоило бы, проводя день за днем на работе, говоря о политиках, которых мы ненавидим, и сражениях, которые мы проигрываем, беспокоясь о своем будущем и о том, будет ли оно у наших детей, а затем всего этого вдруг не стало. Ни семьи, ни телевизора, ни забот о дне насущном и о том будущем, каким ты его себе представлял, ни твоих детей – все исчезло за один день или за несколько, но никто точно не знал, за сколько, потому что Интернет, это большое окно, тоже исчез.
Мне не хватало той жизни, хотя я и не был счастлив тогда. Никто из нас не был счастлив тогда. Любой образ нашей прежней жизни причинял боль, как шрам от старого ранения. Эти образы не были счастливыми, зато знакомыми. Каждый день ты знал, что все нестабильно, как знал, что и насилие было не всегда, но, так или иначе, нам всем приходилось жить в нем. Такую жизнь нельзя назвать счастливой. И даже благополучной. Но иногда нам так было спокойнее.
– Извините, мне было нужно немного времени, – сказал я, открывая глаза, и мы пошли дальше.
Роб притих.
Феликс больше не задавал вопросов.
Я не чувствовал смущения. Да кому какое дело?! Нам всем есть о чем поплакать.
Мы проходили мимо магазинов, некоторые вроде даже выглядели открытыми. Интересно, что они делают со своими деньгами, которые теперь превратились в барахло? Навстречу попадались обычные люди в обычной одежде. Буквально перед нами перешли улицу женщина и трое детей, и я не мог отвести от них глаз. Дети выглядели чистенькими и счастливыми, как и положено малышам.
Роб подошел к витрине и заглянул внутрь:
– Так что же произошло после… гм…
Мы все еще не нашли подходящего термина для того, что случилось, который устроил бы всех. А вот Феликс, похоже, нашел.
– Последней войны? – переспросил он. – Была паника, крупные беспорядки и мародерство. Какое-то время ситуация была хуже некуда, особенно когда не стало электричества. Люди хотели Интернет. Думали, мы все умрем. Фанатики убеждали совершать самоубийства прямо на улице. Жутко вспомнить.
– Сейчас все выглядит не так уж плохо, – заметил я.
– Когда мы установили порядок, первым делом организовали уборку – ремонтировали здания и дороги, хоронили мертвых. Изгнали всех, кто поощрял насилие или фанатизм.
– Куда?
– Просто из города. Поэтому у нас такие усиленные патрули на дорогах. Кто-то еще остался жить на окраинах, у леса, но многие переехали в центр, где нам проще обеспечивать безопасность. Мы знаем, что изгнанники живут в окрестных лесах. Не все из них погибли. Также нам известно, чтобы выжить, они едят людей.
У меня по спине пробежала дрожь.
– Мы очень беспокоимся, как бы именно это и не случилось с нашими друзьями.
– А на прошлой неделе кто-нибудь прибыл в город? – поинтересовался Роб. – У вас много новых людей?
– Я не отслеживаю всех вновь прибывших. Они не все проходят мимо меня. Но Совет регистрирует всех граждан, поэтому, если ваши друзья добрались до города, их должны были зарегистрировать.
Я осмелился улыбнуться:
– Значит, вы принимаете новичков?
Феликс пожал плечами:
– Сначала мы должны убедиться, что вы будете полезны и неопасны. Если так, не вижу никаких проблем.
Мы продолжали идти дальше. Я заметил, что многие бывшие бизнес-центры заколочены досками, их оконные проемы были полностью черными, а сами здания охранялись людьми в морской форме.
– Что там происходит? – спросил я, указывая на такое здание.
– Производство продовольствия. Нам пришлось разработать новые методы ведения сельского хозяйства, потому что… – Феликс указал винтовкой в пустое, безжизненное небо. – Кроме того, дождевая вода не пригодна. Радиация. Из окрестных ручьев и озер мы организовали забор воды, прежде чем ее заразил дождь. Ее-то мы и используем и нормируем запасы бутилированной воды, в то время как другие люди копают колодцы.
– Дождь радиоактивен? – с сомнением спросил я.
Он посмотрел на меня как на тугодума:
– Конечно. К счастью, здесь только один раз шел дождь. Поэтому уровень радиации в озерах по-прежнему остается невысоким.
Я не мог поверить, что в отеле никто не подумал об этом, и некоторое время шел молча.
Также мне не давал покоя вопрос «Что значит полезны?», но пока я придержал его при себе.
В центре Сен-Сиона находилась старая площадь, где здания были сложены из камня, а окружающие дома – из красного кирпича. Дорога стала неровной, и от нее веяло стариной. Нам попались несколько офицеров в морской форме верхом на лошадях. Слева стояло большое каменное здание со шпилем; по усиленной охране я догадался, что это и есть ратуша.
