– Хороший. То есть, я хочу сказать, мне понравился, – прошептала я.
– Можешь говорить по-человечески? – рявкнула Алекс. – Местное население тебя не слышит.
– Хорошо. – Я откашлялась.
– Вот тебе вопрос, – сказала Робин, раскачиваясь из стороны в сторону. – Представь, что ты Маргарет Баучер. Зачем тебе заниматься заклинанием демонов подземного воинства, если только ты не задумала отомстить кому-нибудь?
– Я не…
– Вопрос риторический, Вайолет, чисто риторический. – Она облокотилась о ближайшее надгробие, постучала пальцем по камню. – Мистер Эдвард Кук. Заявил, что Маргарет наслала порчу на его коров и они перестали давать молоко. Через месяц после ее сожжения его забодал собственный бык. – Она указала на следующую могилу. – Миссис Элизабет Моран. Поведала одному борцу с ведьмами, что видела, как Мэгги будто бы поклоняется дьяволу. Три месяца спустя у нее загорелось платье от свечи на домашнем алтаре, и – конец.
Я засмеялась.
– Ты чокнутая.
– Все это записано в церковно-приходских книгах, – мягко возразила Грейс. – Похоже на кровавую расправу.
– Точно, – согласилась Робин. – Так и есть.
Она ткнула пальцем в очередное надгробие, потом еще в одно. Мужчина, утверждавший, что учительница отравила воду в колодце, утонул; женщина, обвинявшая мисс Баучер в том, что та заставляет ее видеть дурные сны, во сне и погибла – на нее упала балка. Мы прошли через все кладбище, надгробия теснились рядами вдали от церкви. Суеверия, с ними связанные, как будто лишь подтверждали невероятность всех этих историй.
– И это еще не все, – сказала Алекс, когда мы дошли до конца ряда. – У всех этих покойников остались дочери. Их приняли в «Элм Холлоу», заботы о которой после мисс Баучер взяли на себя ее соратницы, оплакивавшие уход основательницы. Они готовили девочек к тому, чтобы те выросли достойными молодыми леди, столпами общества. И для тех четверых, которым выпала удача попасть в специальную группу… – Она осеклась.
– А это моя любимица, – перебила ее Робин, соскребая мох с очередного покосившегося надгробия. – Джейн Уайт. Пригласила любовника мисс Баучер отужинать у нее дома. Ну, ты понимаешь, что это был за ужин. Отравилась листом белладонны.
– Листом чего?
– Ее еще называют сонной одурью. Смертельный яд. Неужели не слышала?
– Серьезно?
– Серьезно.
На мгновение все замолчали.
– Я даже не знала, что это растение существует на самом деле. – И это было правдой, я всегда считала, что это выдумка. Что-то вроде магии. Заклинаний. Духов мести.
– Понимаю. Я тоже. Не переживай, – сказала Робин, нашаривая в кармане очередную сигарету. Треск разгорающегося табака был единственным, что нарушало тишину. – А впрочем, все это ерунда, чушь собачья.
– Точно. – Я невольно засмеялась. Робин права, все это чистое безумие, сказки для взрослых.
Алекс протянула мне бутылку, я выпила остаток до дна, даже язык почернел. Девушки не сводили с меня глаз, в воздухе ощущалось некоторое напряжение. Я зябко поежилась, руки покрылись мурашками, по спине пробежала дрожь.
– Ну что, – заговорила наконец Робин, с улыбкой поворачиваясь ко мне – улыбкой, к которой я уже привыкла, – последней мрачной улыбкой, предшествовавшей выпаду. – Помнишь, что ты обещала быть с нами?
Наверху захлопала крыльями сова, и все мы нервно вздрогнули.
– Тьфу ты, – засмеялась Алекс, – до чего зловещий звук.
– Да уж, – кивнула я. – Можете на меня рассчитывать.
Пронзительно каркали вороны, утреннее небо было суровым и беспощадно белым.
Ощущая на лбу холодное пощипывание пота и росы, жжение в горле, я изо всех сил цеплялась за сон. Но живот свело раз, потом еще раз, потом подступила тошнота. Я с трудом поднялась на ноги, переступила через догорающие угли костра, который мы развели, чтобы согреться, отошла подальше, и, как ни старалась сдержаться, меня вырвало.
– Это что еще за?.. – послышался сзади чей-то голос.
– Все нормально, – откликнулась я, не до конца уверенная в том, что силы самоубеждения окажется достаточно, чтобы так оно и было. – Это я. Все в порядке. – Я вытерла рукавом губы и поморщилась от запаха кислятины; закатала рукав, чтобы скрыть след рвоты.
Робин фыркнула, голос у нее сел от курева.
– А, это наша бедная Виви за выпивку расплачивается.
– Ничего подобного, – запротестовала я, шлепнувшись рядом с ней на траву.
Робин сидела, скрестив ноги, и проворно скручивала очередную сигарету. Грейс обхватила колени руками, ее черные волосы спутались в огромный ком. Алекс опустила голову на обнаженное плечо. Она подпихнула ко мне почти пустую бутылку воды, я осушила ее одним глотком. На мгновение мне стало лучше, а потом хуже, гораздо хуже. Я легла и закрыла глаза. Пылающее солнце прожигало кожу насквозь.
Одно за другим, словно пузырьки от шампанского, всплывали воспоминания и тут же, не давая удержать себя, исчезали – убегали, растворялись, смеясь. Робин, выкарабкивающаяся из святой купели, стирающая с губ слюну; обмакивающая два пальца в бокал с вином и прижимающая их мне ко лбу, говорящая что-то, а что – не могу вспомнить. Пронзительный холодный металлический стук. Смех, сначала негромкий, потом оглушительный, вой, призыв подойти и посмотреть.
– Эй, – послышался голос Робин. Я резко открыла глаза. Она нависала надо мной, толкая ногой в плечо. – Пора идти, Спящая красавица.
Я села и застонала. Перед глазами все плыло. Она засмеялась и протянула мне руку.
– Не обижайся, но вид у тебя дерьмовый.
– Спасибо.
Я отряхнула колени и спину, молясь только об одном – чтобы мир остановился хотя бы на секунду. Вдали покачивались деревья.
– Эй вы там, шевелитесь, – громко окликнула нас Алекс, уже приближавшаяся к тоннелю. – Мне еще душ перед занятиями надо принять.
– О господи, – выдохнула я, представляя себе, каково сейчас маме: я ушла, дома так и не появилась. За несколько месяцев до автокатастрофы я начала «позволять себе», то есть возвращаться домой на два-три часа позже дозволенного. Где я была, чем занималась – об этом я предоставляла им гадать (хотя на самом деле всего лишь читала на берегу либо, забившись в угол, сидела в библиотеке… Тем не менее уловки возымели эффект: во-первых, в виде столь нужного мне родительского внимания, а во-вторых, приятного чувства от их заблуждений – они-то воображали себе худшее). Меня всякий раз оставляли под домашним арестом, и это наказание позволяло мне проводить больше времени у себя в комнате. Ради этого, наверное, я и старалась.
Но сейчас я представляла, как мама мечется по дому, как она негодует, как с приближением рассвета ее злость переходит в страх; я представляла, какое меня ждет наказание, когда в конце концов – куда деваться? – я появлюсь дома, измученная, с пепельно-серым лицом, вся пропахшая табаком. Домашний арест теперь, когда девочки наконец-то приняли меня в компанию, был бы невыносим.
