С тех пор как мы нашли запись, Робин была необычно спокойна, но в самом этом спокойствии ощущалась какая-то напряженность, ощущалась почти физически («Словно Эмили вернулась в нашу компанию», – с завистью думала я). Я наматывала на палец шнурок, который нашла на берегу; наматывала и наматывала, пока ладонь не онемела.
Послышались шелест листьев и треск веток под ногами. Из рощи вышли Алекс и Грейс и, не говоря ни слова, сели по обе стороны от нас. Вдали ядовитыми цветами мерцали огни города. Алекс откашлялась и посмотрела мимо меня на Робин, все еще занятую своими рисунками.
– Так что случилось? – спросила она наконец.
Робин не ответила, лишь немного сильнее надавила на карандаш. Алекс с некоторым раздражением перевела взгляд на меня.
– Мы нашли запись, – пояснила я. – Декан говорит с Эмили. Просит ее о чем-то.
– А поточнее? – Алекс вздернула бровь.
– Не знаю. Но она отказывается. Говорит, что в любом случае «это неправильно».
– И все? – Алекс посмотрела на Грейс.
– На этом месте запись обрывается. Больше ничего нет ни на одной из сторон.
Наступило молчание. Алекс сильно прикусила костяшку пальца, оставив отчетливый след зубов. Она всегда так делала, задумавшись о чем-то, и я всякий раз вздрагивала.
– Как она к вам попала? – спросила она, глядя, как ястреб кружит над церковным кладбищем. – Кассета, я имею в виду. Где она была?
– Он подвозил ее до дома, – сказала Робин, не глядя на меня. – На своей машине.
Алекс снова перевела взгляд на Грейс, глаза у нее сузились.
– Я задержалась в школе, – сказала я. – Не хотелось…
– Почему? – В тоне Алекс послышалась язвительная нотка, заставившая меня покраснеть. Я слышала, как она говорит таким тоном с одноклассницами, глазеющими на нас или притихшими за соседними столами в надежде заполучить какую-нибудь пищу для сплетен. Я почувствовала то же, что и они в таких случаях, – словно становлюсь меньше. – Почему ты задержалась?
– Я помогаю ему в работе. Вместо факультатива. Я… Мне нужны рекомендации.
– Для чего?
– Для универа.
– И что, думаешь, Аннабел недостаточно? – фыркнула она. – С ее рекомендацией куда угодно или почти куда угодно возьмут.
– Я не… Этого я не знала.
Алекс вздохнула и пробормотала что-то про себя. Она посмотрела куда-то вдаль, словно заставляя себя успокоиться.
– Ну, и чем ты занимаешься? – спросила она наконец.
Я вонзила ногти в ладони.
– Это имеет значение?
– Не знаю, а ты как думаешь?
Робин с силой, так что порвалась страница, провела карандашом по бумаге.
– О господи, Алекс, что ты к ней прицепилась? Не в этом дело. Эмили была напугана. Напугана им. Поэтому мы здесь и собрались. А вовсе не потому, что Вайолет чертова зубрила.
– Я просто не понимаю, почему она… – сквозь зубы выдохнула Алекс. – Ладно. Проехали.
Грейс посмотрела на меня сквозь опущенные ресницы.
– Вы уверены, что все так и было?
– На все сто, – опередила меня Робин. Она закурила, в воздухе на миг полыхнул язычок серного пламени, сделала затяжку и протянула мне сигарету.
– Может, следует… Может нам надо сообщить в полицию? – робко предложила я.
Алекс фыркнула, и не успела я поднести сигарету к губам, как она вырвала ее у меня.
– Ни в коем случае, – бросила она. – Никакого толку от этого не будет.
– Почему?
– Он что, сказал: «Я убью тебя, Эмили Фрост»?
– Нет, но…
– Тогда тебя просто пошлют куда подальше. Подумай сама. – Она пристально посмотрела на меня, затем на Робин. – В полиции решат, что мы просто раздуваем скандал. Там уже и так думают, что мы что-то затеваем, из-за тебя, между прочим.
– Это еще как следует понимать? – Робин вздрогнула.
– Ну знаешь, порхать, словно бабочка, по школе, когда ты должна оплакивать лучшую подругу…
– Должна?
– Ты понимаешь, о чем я.
– Нет, Алекс, не понимаю. Просвети, сделай одолжение. – Руки у Робин дрожали; я потянулась и сжала ее пальцы.
Алекс вздохнула и, перехватив мой взгляд, повернулась к Грейс. Та только головой покачала.
– Ладно, оставим это, – сказала она наконец. – Извини… Я просто… устала.
Ястреб наконец высмотрел что-то и внезапно камнем упал на землю; затем, сжимая в когтях нечто похожее на крысу – хвост болтается, тельце извивается, – взлетел, разрезая черный воздух.
– Так что делать будем? – беспомощно спросила я. Мне показалось, что ответ был известен каждой из нас, – впрочем, не исключено, что так кажется только теперь, задним числом, – словно все мы на какой-то краткий миг пришли к одной мысли. Сделать мы могли только одно.
Мы переглянулись, дружно вздохнули. Грейс покачала головой, опустила глаза. Робин снова принялась за рисунок. Так мы и сидели в молчании, ожидая, пока взойдет солнце.
Остаток недели я прогуливала школу, прослушивая на автоответчике сообщения декана насчет того, что он «беспокоится о моем самочувствии» и «остро» нуждается во встрече. А потом и слушать перестала. Каждый вечер я ждала появления Робин, она швыряла камешки в уже и без того треснувшее окно и всякий раз выражала сожаление, что оно никак не разобьется конца.
Она неизменно приносила с собой «позаимствованные вещи» (после обнаружения тела Эмили ее тяга к воровству явно возросла): растрепанные экземпляры «Вога», которые стянула у Алекс, вырезав оттуда портняжными ножницами фотографии моделей; пакет засушенного шалфея, обвязанный алой тесьмой; серебряные часы непонятного происхождения; старинное издание, посвященное знаменитым супружеским парам, с фотографией Мэрилин Монро во всей красе на обложке.
Но того, что нам нужно, не было: ни волоска, ни ногтя – ничего, что позволило бы нам провести ритуал. Она заходила к нему в кабинет, притворялась плачущей (рассказывая мне об этом, она смеялась – что-то вроде нервной реакции, по-моему). Она даже вывалила наружу содержимое мусорной корзины в надежде найти грязную салфетку – все без толку.
Хуже того, мне стали лезть в голову – возможно, потому что я сидела взаперти, – всякие мысли. Я раз за разом прослушивала запись, слова Эмили проникали в сознание, тревожили, вызывали дрожь. И только одного я не могла уловить – страха, который почувствовала Робин в голосе Эмили. «Ты просто ее не знала, – говорила я себе. – Ты и понятия не имеешь, как звучал ее голос, если она была действительно испугана». И все же я вновь и вновь запускала кассету, словно на пятнадцатый или двадцатый раз все могло проясниться.
Дело осложнялось еще и моими собственными сомнениями относительно декана. Он ведь всегда казался таким славным, даже раздражающе славным. Я вспоминала новостные сообщения, в которых говорилось, какой страшной смертью умерла Эмили: кошмарная картина, становившаяся все ужаснее по мере того, как телевизионщики и полиция узнавали новые подробности. Пятнадцать колотых ран. Сломанное запястье, которое сдавили так сильно, что кости просто не выдержали. Глубокие порезы на шее, появившиеся, скорее всего, когда она была еще жива.
