Из центра зала донесся громкий крик. Мы повернулись; преподаватели разом обеспокоенно шагнули вперед.
– Отпусти меня! – завизжала Мелани Баркер, извиваясь в руках парня, смокинг которого был испачкан чем-то пунцово-красным. – Немедленно убери руки!
Я повернулась к девушкам.
– Не уходите. Пожалуйста. Побудьте еще немного. Пожалуйста.
– Вот вы, девочки, и побудьте, – едва заметно улыбнулась Грейс. – Развлекитесь. А нам завтра рано вставать. Даже если останемся, толку от нас немного.
– Ну что ж, – кивнула Робин, – валите. Дело ваше.
Я виновато посмотрела на Алекс и Грейс, мы неловко обнялись – я задела свежую царапину на шее у Грейс, она поморщилась.
– Хорошего лета, – пожелала она, сжимая мне ладонь. – Мы будем скучать по вас.
Они снова нацепили маски – оленьи рога устремились вверх, к потолку, – и принялись пробираться через толпу. Я легонько подтолкнула Робин.
– Пошли повеселимся.
– Ну да, – вздохнула она, – если завтра придется ночевать в тюрьме, давай хоть сегодня оттянемся.
– Вот-вот.
И несмотря ни на жуткую музыку, косые взгляды соучениц, несмотря на Ники и все, что ей известно (или, твердила я себе, неизвестно, потому что если убедить себя в чем-то, то все так и будет), несмотря на Аннабел, Алекс и Грейс – мы пошли танцевать. Мы танцевали на цыпочках, танцевали так, словно могли уловить музыку одними лишь обнаженными руками, безумно кружились, не обращая ни малейшего внимания на сердитые взгляды девиц, которых мы сметали со своего пути. Мы танцевали до изнеможения, и воздух сделался тяжелым от запаха пота. Мы никак не могли остановиться, даже когда другие школьницы уже потянулись к выходу, лучи прожекторов шарили в темноте, вырываясь наружу через стеклянный центр купола.
– Ну что, девушки, – сказал профессор Малколм, – пора по домам.
– Я пока не хочу уходить, – захныкала Робин.
Он улыбнулся.
– Идите, идите. Быстренько. На будущий год увидимся.
– Не хочу никуда уходить, – повторила Робин, усаживаясь на ступеньки. Снаружи выстроились вереницей автобусы, школьницы семенили к ним, спотыкаясь и стирая с лица явно избыточные слезы, – подумаешь, драма.
– Я тоже. Про крайней мере, не с ними.
– Можно вернуться в башню. – Робин откинулась назад и оперлась на локти. – И спрятаться там на все лето.
На нее упал свет фар первого из отъезжающих автобусов.
– Там и вино есть. – Я посмотрела на Робин и вздрогнула, чувствуя, как на моих обнаженных руках высыхает холодный пот. – И, кстати, моя куртка.
– Да ты, подруга, гений. – Робин протянула мне руку.
Я помогла ей подняться, и мы зашагали к башне, пересекая лужицы света от фар отъезжающих один за другим автобусов. На землю упала тьма, стерев с неба диск луны. Воздух был прохладен и сух, в коротко подстриженной траве копошились какие-то букашки. Мы шли рука об руку, нарушая тишину звуком шагов.
– Не пойму, зачем тебе куртка, – заметила Робин, отпирая ворота и проскальзывая внутрь. – Такой роскошный вечер.
– Дополняет образ.
– Ну-ну. – Она закатила глаза. – Зануда.
Я открыла дверь и с шутливым поклоном пропустила внутрь Робин. Она застыла на месте и обернулась ко мне едва ли не с выражением ужаса – в помещении царил настоящий бардак. Пустая бутылка, грязный отпечаток подошвы на столе; повсюду в полном беспорядке разбросаны бумаги, как будто мощным порывом ветра, влетевшего через циферблат башенных часов, перевернуло всю комнату; хаос и беспорядок. Я прошлась по комнате, стараясь не наступать на вырванные из книг страницы и иллюстрации; я заметила, что на желтовато-коричневую обивку стула со стола стекает тонкая струйка чернил. Опаленные края письма рядом с обгоревшими спичками. Я взяла его, ощутила пальцами легкую влагу и удивилась, как это сюда не добралось пламя. А еще больше удивилась, обнаружив, что на листе бумаги ничего не написано.
– Какого дьявола… – наконец выговорила я. – Что тут произошло?
– Не знаю. – Робин взяла треснувший бинокль и поднесла его к свету. – Но кто-то порезвился прилично. Ладно, давай заберем вино и уйдем отсюда.
Она нырнула на кухню, а я сдернула со спинки стула свою меховую куртку, которую оставила здесь одним весенним утром, да так и не удосужилась отнести домой.
– Ну что, готова? – окликнула меня Робин, сжимая в руках три бутылки вина и одну передавая мне. – Идем.
Мы лежали в тишине и смотрели на звезды. Где-то внизу, у подножия холма, заурчал и медленно отъехал последний мусоровоз, сопровождаемый многоголосьем ночи: сверчки, птахи, шелест листьев на ветру, отдаленное ворчание волны. Знакомо вспыхнула зажигалки Робин, в темноте засветился кончик самокрутки, золотой, как кольцо, красный, как кровь. Она глубоко затянулась и передала самокрутку мне – в момент передачи наши пальцы соприкоснулись.
– В этой штуке кармашки есть? – спросила она, поворачиваясь ко мне.
– Есть.
Она протянула мне пакет, бумажные фильтры и зажигалку.
– Тогда ты отвечаешь за хранение.
Я ощутила знакомое, разливающееся по всему телу, уютное, как внутри кокона, тепло, кожу обожгло.
– Ты правда думаешь…
– Тихо. – Она подвинулась ко мне и положила голову на плечо. – Минуту ни о чем не думаем.
Я смахнула с губ прилипший к ним светлый волосок.
– У тебя раньше так сильно волосы не выпадали.
– Ну да. Бесит, конечно.
Подул ветер, сухо зашелестели листья. Я отвернулась, ладонью прикрыв глаза от соленого воздуха.
– Ладно, какие мысли? – сказала я наконец. – Нельзя же здесь целую вечность оставаться.
Она села, оставив в траве вмятину в форме своей фигуры. Вдали затявкала лисица, спугнув с веток стаю птиц.
– Надо бежать, – сказала Робин, поворачиваясь ко мне. Глаза ее блестели при лунном свете.
– Ну да. Конечно, разумеется. Чего уж легче.
– Я серьезно. – Она прищурилась. – Ведь у тебя есть деньги, верно?
– Что-что?
– Я хочу сказать, ты ведь обеспеченная?
– С чего это ты взяла? – нервно спросила я. – У меня же стипендия.
– Ну да, ну да, но ведь мать не заметит, если ты… Словом, сама понимаешь. – Она поежилась и отвернулась.
Появилась возможность сменить тему.
– Ты не замерзла?
– Отстань. Все нормально.
Я засмеялась, скинула куртку.
– Держи. Пользуйся. Я согрелась.
Не говоря ни слова, она набросила куртку на плечи.
– Спасибо, Вайолет, – подсказала я.
