На следующее утро капуста была обычного зеленого цвета, и отдыхающие уже спешили в долину Портрит неподалеку отсюда.
* * *
Тропа вилась по краям глубоких бухточек, регулярно проходя через автомобильные парковки. Местами она шла параллельно дороге и была бы практически раем для собачников, если бы ее не пересекали многочисленные изгороди, преграждающие путь скоту. Тут-то мы по достоинству оценили сложности, с которыми сталкиваются собачники: у многих изгородей сбоку имеется специальная доска, которую можно отодвинуть в сторону, чтобы пропустить собаку. С маленькими собаками эта схема отлично работает, но любую собаку чуть больше нужно либо дрессировать, как для цирка, либо сгребать в охапку со всей налипшей на нее грязью и переносить через изгородь на руках. Некоторые изгороди нужно преодолевать по встроенным каменным ступенькам, то есть нужно сначала подняться по ступенькам с одной стороны стены, а потом спуститься с другой. Иногда эти ступеньки бывают широкие и устойчивые, как в замке, что идеально для крупных собак, но маленьких собак приходится носить вверх-вниз на руках.
Мы подошли к калитке. Собачникам очень удобно пользоваться калитками, даже если это «вертушки» вроде той, перед которой мы остановились. Калитки-вертушки – хитроумное устройство: с одной стороны забор построен уголком, как раскрытая книга, а внутри него, как язычок, ходит калитка. Нужно войти в уголок, отодвинуть калитку и выйти с другой стороны. Всем удобно: собаки и их хозяева с легкостью проходят через такие калитки, а фермерам не нужно волноваться, что у них сбегут овцы. Неудобно только туристам с рюкзаками – и толстым людям. Я убеждена, что удобство калитки-вертушки зависит от габаритов человека, который ее строит. Если это человек крупный, он оставляет много места между краем калитки и углом забора, так что любой может с легкостью пройти на другую сторону. Если же это человек худенький, он совсем иначе воспринимает пространство. Многократно застряв в подобных калитках со своими рюкзаками, мы наконец придумали способ проходить сквозь них. Нужно войти в уголок, когда калитка полностью открыта, взобраться на забор так, чтобы перевалить через него рюкзак, ногой захлопнуть калитку, затем слезть с забора и выйти из уголка с другой стороны.
Все утро проведя у калиток, – дожидаясь, пока собаки пройдут, перенося через них собак, а также ловя собак, которых передавали сверху их владельцы, – мы подошли к крошечной «вертушке». Я как раз влезла на забор, когда немолодой полный мужчина, шедший за нами по тропе, торопливо протиснулся сквозь калитку, явно спеша домой, читать утреннюю газету. Совершенно игнорируя меня, ненадежно повисшую на заборе, он по очереди пропустил через калитку своих трех собак. Затем, всё больше багровея лицом, повернулся ко мне:
– Ну что, вы проходить собираетесь или нет?
Я слезла с забора и выбралась из уголка, а следом за мной Мот, и мы пропустили полного человека вперед. С другой стороны забора донеслись аплодисменты.
– Это было великолепно, какой чудесный способ проходить через эти калитки! – нам хлопала в ладоши прилично одетая пожилая пара. – Не могли бы вы еще раз это провернуть, чтобы мы сняли вас на камеру?
Мот любезно еще раз прошел через калитку, пока пожилая пара ворковала над камерой. Закончив свой шедевр, они энергично потрясли Моту руку.
– Члены нашего книжного клуба будут в восторге. Вы не против, если мы разместим видео в нашем блоге?
– Да пожалуйста.
– Мы придем вас слушать в Сент-Айвсe. Ждем с нетерпением!
– Неужели? – Мот натянул шляпу поглубже и сделал шаг назад. – И кого же конкретно вы придете слушать?
– Вас, конечно! Постойте, это что же, подсказка? Это ваша новая тема – наши разные личности? Чудесно, и кто же вы сегодня?
– Я просто бездомный бродяга, который вышел прогуляться.
– Потрясающе, потрясающе! Теперь мы с еще большим нетерпением будем ждать вашего выступления, Саймон! Ну, а пока до свидания. – Они ушли в другую сторону. – Расщепление личности, противоречия, противоположности. Повезло же заранее узнать тему, надо как можно скорее написать про это в блоге.
Мы смотрели, как они удаляются, погруженные в свою беседу.
– Почему ты их не поправил?
– Теперь это уже просто смешно. Представь, как над ними посмеются другие члены книжного клуба, когда увидят это фото в блоге. Такого они никогда не забудут.
– Как жестоко.
– Но мы так и не знаем, кто такой Саймон Армитидж.
– Не знаем, но у нас есть подсказка: им интересуются книжные клубы, так что он, наверное, писатель.
– И они собираются прийти его слушать в Сент-Айвсе.
– Писатели же вроде не выступают?
– Может, он будет подписывать книги или что-то вроде того… Но выступлением это все равно не назвать.
– Шутник. Кем бы он ни оказался, не исключено, что мы с ним познакомимся.
– Я не уверен, что хочу знать, кто он – как-то уже привык к загадке.
* * *
Мы свесились с края скалы над бухтой Хеллз-Маут («Врата ада»), чтобы полюбоваться тюленями на скалах внизу: серые тушки лежали на солнышке или ныряли в воду. Нам повезло попасть сюда в редкий момент затишья между толпами туристов, которые в этом месте стадами гуляют по тропе между пляжным кафе и автомобильными стоянками. Снизу подуло свежим ветром, и вместе с ним до нас донеслись глубокие, полные тоски крики тюленей, усиленные эхом. Конечно, эта тоска была иллюзией, человеческой интерпретацией звуков, издаваемых животными. На самом деле в этих звуках не было ни обреченности, ни страдания – скорее всего, тюлени ссорились из-за места на камнях, где они проводят всю жизнь, зажатые между скалами и морем. Никакая не эмоция, а просто эхо чужой жизни.
Появились туристы, и мы пошли дальше, мимо маяка Годреви, сияющего в лучах солнца, многократно отраженных морем. В ярком солнечном свете были хорошо видны бесконечные мысы береговой линии до самого маяка Тревоуз – возможно, где-то далеко-далеко на горизонте виднелся даже Хартленд. Невозможно было представить себя теми людьми, что стояли у мыса Хартленд, в кафе, украшенном флажками; еще труднее было представить себя теми поломанными, пустыми человеческими оболочками, которые сошли с автобуса в Майнхеде. А до того? Наш дом теперь был не просто далеко, а недостижимо далеко. Он где-то существовал, но расстояние делало его нереальным. Острая, режущая, нутряная боль потери прошла, но память о ней была еще жива; она возвращалась, стоило мне закрыть глаза и впустить ее. Впрочем, мы оставили свою боль на другом мысе, так что здесь, на Годреви, до нас донеслось лишь ее эхо.
Ветер усиливался, взбивая море в пену. Впереди простирались километры пляжа Хейл, а через залив Карбис был отчетливо виден сияющий Сент-Айвс. Мы безо всякого труда шли по плотно утрамбованному песку – ничего общего с кошмарным мягким пляжем в Перранпорте, – не сводя глаз с волн, которые вздымались и вновь обрушивались, пенясь и пузырясь. Чайки, купаясь в воздушных потоках и перекрикиваясь, посмеивались над тем, как медленно мы идем. Над водой вставали кайт-сёрферы, покоряя воздух и воду и на считаные секунды зависая между ними, свободные от обоих. Устье реки Хейл можно пересечь во время отлива и с крайней осторожностью, но как только вода начинает прибывать, русло со своим мощным течением превращается в смертельную ловушку. Прилив теснил нас всё дальше от берега, и мы шли по тропе вдоль ряда деревянных хижин, украшенных ракушками, буйками, корягами и другими пляжными находками. Я могла бы поселиться в такой хижине, укрыться в крошечном синем домике на зиму, которая была уже не за горами. Отдыхающих с каждым днем становилось все меньше, и хижины стояли пустые, многие уже были заколочены на зиму.
