Мы протолкались сквозь толпу туда, где улица расширялась – там как раз стояли все попрошайки. Мот пристроился у закусочной и открыл «Беовульфа» в переводе Шеймаса Хини – до боли знакомый томик в темно-синей обложке с красными буквами.
– Готова?
– Нет, нет, пожалуйста, ты не можешь вот так вот…
Мот прислонился к стене, расслабленный, как будто это была самая естественная ситуация в мире. Он всегда был прекрасным рассказчиком, вечно рассказывал что-нибудь людям в очередях, детям, приехавшим на ферму с экскурсией, постояльцам нашего гостевого домика и вообще любому, кто достаточно долго оставался на месте. У него был дар увлекать людей историями обо всем на свете, от истории до ботаники. Но сейчас всё было иначе. Он стоял на улице, полной незнакомых людей, причем многие из них приехали на фестиваль искусств, а не поваляться на пляже.
– Мот, ну не надо…
– Итак.
Проклятье. Красная от стыда, я попыталась вжаться в стену. У него всегда был такой громкий голос – он из тех людей, что не умеют шептать.
– «Истинно! Исстари слово мы слышим о доблести данов, о конунгах датских, чья слава в битвах была добыта!»
[20]
Несколько человек остановились и обернулись на его голос. Затем еще два старичка подошли, внимательно кивая головой. Мот уже ничего вокруг не замечал, увлекшись декламацией.
– «Тут разъярился дух богомерзкий, житель потёмков…»
Мот кинул мне свою шляпу, – не воображает же он, что я стану… – и в нее посыпались монеты. Я обходила толпу, и люди кидали в шляпу деньги: 20 пенсов, 50 пенсов, фунт…
– У вас есть разрешение? – раздался голос откуда-то сбоку из толпы слушателей, которая заполонила почти всю улицу. Разрешение?
– «Кишела нежить, грозя мне погибелью в бурлящей бездне…» – Мот захлопнул книгу. – На сегодня всё, друзья, большое спасибо Шеймасу Хини и «Беовульфу», а вам спасибо, что слушали.
Ему всё хлопали и хлопали.
– Браво, замечательное выступление в память о замечательном поэте, он был бы доволен, – один из старичков пожимал Моту руку. – Надеюсь, он будет сверху следить за тем, как проходит фестиваль.
– Простите, а когда он умер? Я был в походе и сильно отстал от новостей.
– Две недели назад. Идеальное, идеальное выступление в память о великом мастере, спасибо вам.
Толпа разошлась, и я сунула шляпу под кофту.
– Я и не знал, что он умер. Теперь чувствую себя просто скотиной.
– Вряд ли он был бы против. Наверное, даже посмеялся бы.
– Надо уходить отсюда. Слышала, что они говорили про разрешение?
Вернувшись на набережную, мы высыпали блестящие монетки из шляпы и пересчитали. Потом еще раз. И еще. Двадцать восемь фунтов и три пенса! Мы пустились в пляс от радости, прыгая и смеясь до слез, вспоминая выступление Мота.
– Мне так понравилось, когда ты крутанулся вокруг столба, вышло очень драматично!
– Еда, еда, еда, еда!
В продуктовом магазине мы высыпали свои монетки и набили сумку не макаронами, а всем тем, о чем так давно мечтали – хлебом, фруктами, зеленью. Затем купили по шерстяному свитеру в благотворительном магазине, да еще и съели по кульку картошки, и все равно у нас осталось целых десять фунтов, которые мы положили к прежним двадцати. В банке у нас на счету было еще пять фунтов. Не жизнь, а сказка.
По пути на стоянку мы заметили в окне галереи плакат. Саймон Армитидж. Поэт. Идет из Майнхеда к Лендс-Энду, по пути останавливаясь, чтобы почитать стихи. Одно из выступлений запланировано в Сент-Айвсе в это воскресенье. Вход бесплатный, мест нет.
– Что ж, теперь мы хотя бы знаем, кто он такой.
– Но он ведь вообще на тебя не похож.
– Что тут сказать, возможно, людей просто привлекает моя поэтическая натура.
– Чушь собачья.
Вечер мы провели в душевой, стирая одежду и с удовольствием обдуваясь феном.
«Та-да-да-да. Пират ФМ». Я все еще пыталась сочинить стихи про Сент-Айвс, но безуспешно.
– Посвящается Саймону Армитиджу. Чайки повсюду, даже в волосах. Пироги всюду. Даже в чайке.
– Рэй, это полная фигня.
– Нет, это хайку.
– Чушь собачья.
Часть четвертая
Чуть подсоленная ежевика
Избалован богатством выбора – какой выкинуть,
А какой сунуть в карман и забрать домой.
Саймон Армитидж. Каменный пляж
15. Мысы
Стояло идеальное утро, даже слишком идеальное. Свет был хрустально-ярким с той самой секунды, как солнце возникло из-за горизонта. Мыс Годреви был покрыт свежайшей зеленью, а вдалеке на удивление четко виднелся маяк Тревоуз. Такие утра никогда не длятся долго: как минимум небо затягивает облаками, а чаще погода портится совсем. Но теперь мы знали, что место на кемпинге стоит двадцать четыре фунта за ночь, так что нам нужно было срочно двигаться дальше.
К востоку от скалы Клоджи небо было ярким и светлым, но к западу собрались белые кучевые облака, и усиливающийся ветер уже отрывал от них первые клочья и гнал в нашу сторону. Тропа вела нас вперед, через дикие и скалистые мысы: мыс Хор, мыс Пен-Энис, мыс Карн-Нуан, и так сколько хватало глаз. Только море и уходящие в него мысы – отвесные, древние и мрачные. За каждым пройденным открывался новый. Мы шли вперед, а на западе всё сгущались тучи, падали в море осколки камней, а по мере того, как тяжелые низкие облака всё ближе спускались к воде, в ней начала завариваться белая пена. Тайный край ветров и камней, удаленный от глаз и изолированный от людей. Веками неизменная, но в то же время постоянно меняющаяся под действием моря и неба – такова противоречивая судьба западного края полуострова. Неподвластный ни времени, ни человеку, этот древний край лишал нас энергии и силы воли, заставляя покорно уступать стихиям.
Земля разверзалась и вспучивалась, выталкивала на поверхность громадные валуны, превращая тропу в непроходимое нагромождение острых камней. Мы с трудом продирались вперед, обходя, перелезая, карабкаясь, протискиваясь. Небо встретилось с сушей, мы встретились с небом. Вода проникла повсюду, насквозь промочила нашу одежду и хлюпала в ботинках, выливаясь наружу при каждом шаге. Море ревело, обрушиваясь на скалы где-то справа от нас, но видно его не было – дождь повис в воздухе таким плотным серым занавесом, что можно было даже не надеяться разглядеть среди камней тропу. Наметить впереди ориентир и идти к нему тоже было невозможно, и нам оставалось лишь вслепую ковылять по гигантской осыпи, смирившись с тем, что мы можем навсегда застрять в этом поле валунов, как в мокром сером аду.
