От Олд Харри Рокс начинается природный объект всемирного наследия ЮНЕСКО протяженностью 95 миль; он идет вдоль южного побережья до мыса Оркомб, что возле Эксмута. Здесь береговая эрозия открыла такие породы, которые демонстрируют людям более 185 миллионов лет истории планеты, охватывая триасовый, юрский и меловой периоды. В камнях и земле здесь обнаружены окаменевшие останки существ и растений, от древовидных кактусов до насекомых, от моллюсков до млекопитающих; в некоторых даже сохранились остатки последнего приема пищи. Эти скалы рассказывают о путешествии от соли до почвы; они зафиксировали жизнь в движении и навеки сохранили ее в неподвижности.
Мои ноги вновь ощутили коротенькую, стриженную ветром траву, я вспомнила солнце, ветер, соль на губах, знакомую неизвестность впереди, неотразимое притяжение тропы, ведущей вперед. Что бы ни случилось дальше, я чувствовала, что мы находимся именно там, где нужно. На ночь мы расположились на холмах Баллард Даун, откуда через залив виднелись огни городка Свонидж, отражавшиеся в черной воде.
– Ты думаешь, мы правильно все решили? – Мот, приняв четыре таблетки обезболивающего, сидел на камне, а я втирала ему в плечи купленный в лавке целебных трав китайский гель от боли. Он пах вареной капустой и ничуть не помогал, но зато у меня было ощущение, что мы хоть что-то делаем.
– Разве мы могли решить неправильно? Мы заплатим за комнату деньгами, которые заработали, ты переучишься в университете, а я найду какую-нибудь работу. Если нет, я тоже пойду переучиваться. Но зато у нас будет собственный угол и мы перестанем обременять других людей.
– Да, я понимаю, это само собой разумеется. Я говорил про решение вернуться на тропу.
– Это вообще самое правильное решение, какое мы приняли в своей жизни.
– Хорошо. Я надеялся, что ты так и скажешь.
Мы улеглись в свои новенькие трехсезонные спальники. Они обошлись нам в пятьдесят фунтов и к тому же заняли кучу места в рюкзаках, но мы охотно пошли на эти жертвы. Без тарелок или запасного фонарика мы могли и обойтись, а вот тепло было нам жизненно необходимо.
По сравнению с тем, как тропа начинается на северном побережье, ее южная часть оказалась легкой и приятной: изредка нам попадались крутые ступеньки, которые шли вниз, а потом так же резко взбирались вверх, но за ними следовали долгие расслабленные переходы по покатым склонам, поросшим папоротником и дроком. Именно поэтому мы и хотели начать с этого конца, пока не поняли, что тогда нам неизбежно придется всю дорогу читать путеводитель задом наперед. Правда, теперь нас это особо не пугало – мы настолько хорошо изучили стиль Пэдди, что прекрасно понимали его с любого места и в любом направлении.
В районе скал Дансинг Ледж на камнях над тропой бесшумно паслись благородные олени, а с уступов внизу свисали скалолазы; ни те, ни другие, казалось, не замечали друг друга. Мы прошли посередине между этими двумя мирами, невидимые для обоих, и все, что после нас осталось, это следы Мота в пыли – он подволакивал левую ногу, тяжелую и неуклюжую.
Темные облака кучками неслись по вечернему небу, а мы поставили палатку на покрытом травой уступе на склоне мыса Сент-Алдхельмс. Под этим мысом сталкивается несколько течений и вода вскипает непреодолимой пенящейся массой. На наших глазах небольшие лодки, шедшие в Пул, одна за другой пытались преодолеть эту неспокойную зону, с трудом прорываясь вперед только для того, чтобы раз за разом быть отброшенными назад. Подошедшее рыболовное судно обогнуло место слияния течений по широкой дуге и достигло другой стороны задолго до лодок, продолжавших бороться с водным хаосом.
Меркнущий свет окрасился в оттенки серого и серебряного. Перед тем как темнота окончательно поглотила нас, я краем глаза заметила шевеление на тропе: из мрака появилось существо с широким черным туловищем и сиявшей в сумерках белой полоской на вытянутой морде. В двух метрах от нас барсук замер, испугавшись палатки, возникшей посреди его обычного вечернего маршрута. Время остановилось на несколько минут или секунд, мы все трое таращились в темноту, не зная, что делать. Затем барсук медленно повернулся и удалился в папоротники, чтобы пойти другим путем. Он исчез, а мы еще долго смотрели ему вслед, зачарованные этим сумеречным столкновением с дикой природой.
* * *
Наутро лодочки все также пытались преодолеть взбесившиеся течения под пристальным наблюдением двух старичков, дежуривших на посту береговой охраны.
– Нельзя ли у вас наполнить бутылки водой?
– Фунт за бутылку.
– О, я думаю, мы обойдемся.
– И не шляйтесь тут с фотоаппаратами.
Неужели тут запрещено фотографировать? Как-то жестковато; я знала, что мы приближаемся к военным зонам, но ведь это всего лишь полигоны.
– Камнепады. Один парень приехал сюда за несколько недель до вас, шагнул назад, чтобы сделать селфи на фоне моря, и привет. Нашли его уже внизу, на пляже.
Мот со своей больной ногой отошел на метр от края скалы.
Бутылки мы наполнили водой бесплатно из ручья возле холма Вест-Хилл, а затем медленно-медленно отправились вверх по скале Хаунстаут в сторону рифов Киммеридж, на которых без видимых усилий висели скалолазы в разноцветных лайкровых костюмах. Когда нам было по двадцать лет, мы каждые свободные выходные отправлялись лазить по утесам в местный природный парк, но, глядя на гибкие тела, ловко скользящие по поверхности камня, я не могла отделаться от мысли, что вспоминаю чью-то чужую жизнь. Как я ни старалась, мне не удавалось припомнить, каково это – двигаться с такой легкостью.
– Мы никогда так хорошо не лазили.
– Наверняка лазили, у них просто оборудование лучше.
Но то было в прошлой жизни, которой давно нет. Теперь же нам казалось, что мы медленно бредем из своего сегодняшнего существования в сторону новой и неизведанной жизни, в которой нас в лучшем случае ждет медленное увядание вдали от чужих глаз. Еще через тысячу лет кто-нибудь обнаружит в сланцевой породе окаменевшие останки пеших туристов. Последний ужин: макароны. Угрожающая тень нашего будущего понемногу принимала определенную форму, но я все еще цеплялась за воспоминания о бухте Портерас, о том, как Мот держал над головой палатку, и не переставала надеяться.
* * *
Мы шли через поля пшеницы, а жара все усиливалась. Пыль, поднятая убиравшими ранний урожай комбайнами, окутала наши рюкзаки, волосы и одежду. С тех пор как мы покинули свою землю, прошел год, и это время можно было измерить осевшей на нас грязью и теми редкими днями, когда мы бывали чистыми. Пыль с тропы, зеленая жижа от работы с овцами, пятна штукатурки. Грязь стала привычной частью нашей жизни. Из-за облака вышло солнце, и его лучи сверкнули, отразившись от окон машин на большой парковке возле скал Голтер Гэп. Восточная часть южного побережья не такая крутая и плотнее населена, чем северная, где мы только мечтать могли о том, чтобы помыть голову в раковине возле общественной уборной и сбросить рюкзаки на травку у фургона с мороженым. Мы наслаждались возможностью в любой момент получить питьевую воду, но одновременно уже невольно выискивали места более заброшенные, дикие и безлюдные.
