– Но здесь мы можем жить и продолжать чувствовать себя людьми. Кто-то уезжает, когда дела налаживаются, потом возвращается, если что-то опять идет не так. У нас тут чистая территория: мы ничего не употребляем, как многие из тех, кто живет на улицах. Мы обычные деревенские жители – деревня наш дом, но цены нас вытеснили.
Свою жизнь они держали втайне, не разводя костров, чтобы дым не выдал их укрытия. Зимой они использовали газовые обогреватели и толстые одеяла, выстилая землю сосновыми ветками, чтобы не месить грязь. Летом жизнь проще: теплыми ночами они спят под пологом леса, а вокруг благоухают сосны.
– Наверняка кто-то знает, что мы здесь, но мы следим, чтобы нас не видели всей толпой – тут есть несколько входов и выходов. Не знаю, сколько мы еще тут пробудем. Говорят, власти хотят вырубить лес – пуристы мечтают вернуть пустошь, которая была тут когда-то давно, во времена Томаса Харди. Я думал, у них тогда были леса – разве Харди не написал книгу про лес? «В краю лесов» – вот как она называется. Власти никак не могут понять красоты того, что есть сейчас.
– До того, как тут посадили сосновый лес, здесь были листопадные леса. – Я тоже любила «В краю лесов».
– Но сосны здесь уже так давно! Теперь они – такая же часть пейзажа, какой раньше был старый лес. Я знаю, что здесь слишком темно, но здесь живут канюки, они тут гнездятся каждый год, и лисы, и барсуки, вальдшнепы, медяницы и гадюки – на опушках и полянках. Куда деваться канюкам? Это их дом. Это и наш дом тоже.
Мы спали в палатке, слушая, как ветер свистит в ветвях деревьях, но на мягкой подстилке из сосновых иголок нам было тепло и спокойно.
Наутро Джон подбросил нас до Феррибриджа, а сам поехал на работу.
– Возвращайтесь, если будет нужно. Во всяком случае в этом году. Позже леса может уже не быть.
– Если это случится, надеюсь, вы найдете другое место. Берегите себя!
– Вы тоже.
Джон уехал, а мы остались стоять на тротуаре, глядя на дорогу, которая связывала остров Портленд с сушей. Она казалась бесконечно долгой.
– Что, может пропустим Портленд? Просто несколько дней отдохнем где-нибудь на Чезиле? Я совершенно без сил.
– Конечно. Мы же не пуристы на задании!
* * *
Пляж Чезил – вовсе не пляж, а галечная коса длиной тридцать километров и высотой пятнадцать метров. Она начинается у острова Портленд на востоке и уходит за залив Вест-Бэй на западе. Считается, что эта полоса камней, которые море за тысячи лет отполировало до идеальной гладкости, сформировалась в период, когда уровень моря был выше; такие косы называют переймами или томболо. Возле Портленда камни размером с кулак, а в районе Вест-Бэя – с виноградину; это, вероятно, свидетельствует о том, что море во время приливов подняло их с двух разных слоев галечника и оставило там, где проходила кромка прибоя. Каменная коса отсекает от водной глади лагуну Флит, отрезанную от моря, но по-прежнему подверженную его приливам и отливам. На востоке, возле Феррибриджа, где в лагуну вливается море, вода соленая, но с западного конца, где в нее впадают пресные ручьи, соленость снижается в два раза. Место, где суша и море двигаются вместе, бесконечное партнерство, в котором каждый в равной степени теряет и приобретает, но ни один не может существовать без другого.
Вдоль лагуны шлось легко, легкая дымка и слабость после перенесенной болезни придавали всему некоторую нереальность. Со стороны суши на галечном берегу то тут, то там попадались крошечные домики, иногда перед ними виднелись весельные лодки. Вдоль тропы шел забор из проволочной сетки, огораживавший возделанное поле, и на каждом столбе восседала ворона – пятьдесят с лишним безмолвных черных птиц. Мы приостановились: проходить через строй вороньих стражей нам не хотелось. В уэльском мифологическом цикле под названием «Мабиногион» ворона считается предвестником смерти, но при этом форму вороны могут принимать люди, наделенные магической силой, чтобы избежать опасности. В других культурах их считают вестниками перемен. Или просто птицами, которые любят рассиживаться на заборах. Два шага вперед, и они взмыли в воздух черным каркающим облаком.
– Хорошо, что мы не суеверны, – засмеявшись, Мот пошел дальше, его силуэт мерцал в мареве, поднимавшемся от нагретой сухой земли, а в пыли оставались четкие следы.
Тропа петляла по зарослям камыша и стрельбищам, пока не вышла на одноколейную дорогу, у которой стояла горстка сараев, выкрашенных в выцветшие синие и зеленые тона; краска на них облупилась от жары и соленого воздуха. На деревянной скамейке в тени сарайчика сидели три старичка, иссохших, сморщенных и облупившихся, как краска. Одеты они были в майки, соломенные шляпы и широкие хлопковые штаны; все трое были босиком. Не дай бог, очередные прорицатели. Один из них заговорил:
– Куда путь держите?
– На запад.
– Это далеко.
– Да.
– Дальше будет гостиница, вон в ту сторону, за лебедями.
Живая изгородь и пыльное поле потянулись дальше, мы шли по ровной поверхности легко и ритмично, ни о чем не думая. В изгибе лагуны собралась белая дымка, которая внезапно превратилась в стаю белых лебедей – их было больше сотни, они плавали, чистились клювами или выходили на сушу.
– Я думала, он говорил образно, как тот, что пообещал нам прогулку с черепахой. Не ожидала увидеть здесь настоящих лебедей.
– Да, я тоже, этот день чем дальше, тем абсурдней.
Действительно, за лебедями мы увидели гостиницу «Мунфлит Мейнор» – из романа Джона Фолкнера про контрабандистов и их грязные делишки.
– Пойдем посмотрим. Я в детстве читал эту книгу, но не знал, что это место существует на самом деле.
Почти весь остаток дня мы просидели в саду во дворе гостиницы с чайником кипятка и одним пакетиком чая, воображая лунные ночи и подлых преступников. Перед уходом я отправилась в уборную, чтобы побаловать себя: посидеть на настоящем унитазе. Выходя из кабинки, я столкнулась нос к носу с Джули.
– Не может быть! Абсурд-то все крепчает!
Мы вымыли руки под горячей водой, а потом густо намазали свои солнечные ожоги ароматнейшим кремом – ни дать ни взять, две подруги, которые знакомы всю жизнь.
Из гостиницы мы вышли вчетвером и тихо отправились дальше все вместе в густом воздухе идеально безветренного вечера. Солнце садилось, окрашивая небо в мягкие тона южного лета. Земля впереди нас сделалась синей из-за сгустившейся тени, а лагуна смолкла – вода в ней убывала безо всяких волн или возмущения, оставляя лишь мутные ручейки на песке, и птицы исчезали на глазах. К берегу возвращалась лодочка: черной тенью она бесшумно скользила по струйкам расплавленного неба, исчезая из виду по мере того, как ил и камни становились всё меньше различимы в последних низких лучах солнца. С воды начал подниматься туман; воздух засеребрился, вечер посинел, а тростник превратился в темные силуэты на фоне каменного берега и меркнущего неба. Мы поставили палатки среди болотной травы. Вокруг ничего не было слышно, кроме вечерних криков птиц да шелеста сухих колосков на ветру.
