– Эй, хозяин, гони монету. Ты же подслушивал.
– Накормлю тебя даром, – сказал хозяин, утирая слезы, выступившие от смеха.
Лизан удовлетворенно кивнул.
– Так-то, Криступас, я еще похороню вас, Мейжисов. Чай, ты не забыл, что я тебе говорил на кладбище.
– Ты все еще жуешь смолу, Лизан?
– А то как же.
Криступас откашлялся:
– Слыхал я, что ты стал знатным рассказчиком.
– Есть немного. Рассказываю то да се. А людям интересно. Латыши научили меня предсказывать будущее. Но этим особо не заработаешь. Вот и баю всякие байки. Ты не представляешь, Криступас, какое это удовольствие – рассказывать, просто говорить. Я всю свою жизнь работал, на болтовню не было времени, и вот наверстываю упущенное. Говорю или думаю, и ничего больше не делаю. Теперь я знаю несравненно больше, чем раньше. За десять лет узнал столько, сколько за всю оставшуюся жизнь. Тебе, Криступас, незнакома радость, которую чувствуешь, окунувшись в прохладный живительный поток познания всех и вся.
– И не стыдно тебе, Лизан, так жить?
– Нет, Криступас. Остатки стыда я утратил вместе со своей душой, упокой ее, Господи. Теперь я свободен и от стыда. Ну да ты ведь привел девушку послушать что-нибудь интересное, верно?
Криступас сунул руку в карман.
– Да, Лизан. Дорого это будет стоить?
– Ни гроша. Твоей женщине я буду рассказывать бесплатно. Во имя нашего общего прошлого.
Пиме с сияющим лицом, не спуская глаз с Лизана, стиснула руку Криступа.
– О чем ты хочешь услышать, милая?
Пиме пожала плечами:
– Да о чем угодно. Обо всем. О жизни. Расскажите, дядя, как живут люди на чужой стороне. Вы, должно быть, столького навидались.
– А то как же. – Лизан, довольный, как гусь, заерзал на скамье.
И он принялся рассказывать о чужеземных краях, где книги печатают не только для ученых мужей, но и для детишек, они украшены презабавнейшими картинками, и в краях сих очень много детей, умеющих их читать. Он поведал ей о чудеснейших вещах, описанных в этих книгах, и Пиме ахала от восхищения. Он говорил о странах, где петухам к шпорам привязывают ножи, и они на глазах у сотен зевак убивают друг друга (тут Пиме прослезилась), а праздный люд гогочет и скачет от радости. «Я был там, – уверял Лизан, – где люди, мужчины и женщины, и стар и млад, на Ивана Купалу раздеваются догола и пляшут вокруг костра, а потом любятся друг с другом, целуются, повсюду слышны радостные вздохи и смех, и нет между ними ни ревности, ни несогласия» (Пиме от стыда закрыла лицо руками). Лизан говорил, что побоялся вскарабкаться на подпирающие облака горы, ибо там будто бы живут полудикие племена, их люди – прекрасные всадники, они едят человеческое мясо и молятся, закрыв ладонями зенки, – им стыдно, что Господь создал их такими (Пиме побледнела от ужаса).
Понемногу в корчму набралось больше люду, они кидали по монетке в тарелку, стоящую на столе у Лизана, и садились послушать его истории. Лизан с легкой руки перешел к более веселым вещам, которые всем нравятся, и Пиме заходилась от смеха, слушая, как люди кушают липкую глину, утверждая, что она вкуснее кексов, начиненных засахаренными орехами и корицей. Ей приспичило сбегать по малой нужде – возможно ли усидеть на месте, слушая, как подробно и образно Лизан передает суть споров заморских врачей: однополы ли глисты, беспокоящие наш род, то есть мальчики они или девочки, и как сии многомудрые мужи копаются в дерьме, пытаясь это выяснить.
Историйки Лизана были недлинными, но удивительно занимательными, потому обеденное время не заставило себя ждать. Криступас тоже слушал с интересом, но позже подумал, что они ничему дельному научить не могут, это всего лишь прекрасное времяпрепровождение и короткая потеха. Ослу понятно, что от Лизана можно ждать чего угодно, но Криступас не верил, что у него в хранилищах памяти и ума не заныкано что-нибудь посерьезнее для тех, кто действительно этого достоин.
Тем временем Лизан под восторженные возгласы слушателей рассказывал, как в далеких южных странах по грибы ходят специально обученные свиньи. Закончив, он вытер рукавом вспотевший лоб и вздохнул свободнее.
– Пока все. Время подкрепиться.
Все поднялись.
– Прощай, Лизан, – сказал Криступас. – Все очень интересно. Только стоило ли из-за этого покидать могилу?
– Эх, Мейжис ты, Мейжис, – откликнулся Лизан. – Вы, Мейжисы, никогда не отличались понятливостью. Всякому ясно, что все, что ты слышал, не стоит и выеденного яйца. Это не подлинная жизнь. Но людям нужно и это. Сегодня ввечеру я приду к тебе и расскажу вам о куда более ценных вещах, которые открыл я сам, идя в полях навстречу холодному ветру.
Шторы на его глазах опустились. Казалось, он спит.
– Мы не муж и жена, – ответил Криступас. – И, по правде говоря, я не склонен тратить попусту время, слушая тебя.
– Ну а девушка? – спросил Лизан, поднимая набухшие, как у ящерицы, веки.
– Я бы хотела, – сказала Пиме. – Очень бы хотела. Приходите к нам, когда сможете, дядя.
– Хорошо. Я многое должен тебе рассказать. Мне не безразлична жизнь будущей Мейжене. Я ведь могильщик Мейжисов, мне надо знать о них все.
– С богом, дядя.
– С богом, Лизан.
Во дворе шинка Криступас сплюнул на землю, собирался было что-то сказать, но взглянул на небо и промолчал.
Лизан говорил:
– Ты пригожая девонька. Я уже старик, но твой облик привлекает меня, как юнца. Не к добру это, когда девушка так притягивает мужчин. Она не будет счастлива сама и не сделает счастливым ни одного из них, но многие будут несчастны по ее вине, и многие захотят умереть.
Лизан говорил Пиме:
– Тебя суждена странная жизнь. Много горя я вижу в твоем будущем.
Пиме вспомнила, как Лизан говорил ей:
– Был бы я твоей матерью, исполосовал бы тебе личико. Это принесло бы тебе счастье.
Он уговаривал ее раздеться и показаться ему, ибо, даже будучи стариком, увидев ее, он сгорал от страсти. Но она, конечно, его не слушала, прося говорить о чем-нибудь другом.
И тогда он говорил ей:
– Положись на Бога. Настанут дни, когда ты усомнишься в Нем. Ты захочешь отвернуться от Всевышнего, думая, что он умер, как обычный человек, и его больше нет. Но, по правде говоря, Он один сможет помочь тебе вынести все тяготы и несчастья мира сего. Ты выйдешь замуж, но свадьба твоя будет свадьбой вод, потому что ты станешь такой несчастной, что тебя станут звать к себе воды.
– Откуда ты все это знаешь? – спрашивала Пиме.
Лизан только рассмеялся в ответ и сказал:
– Ева была первой в мире женщиной.
Он продолжал:
– Воды кликнут тебе, чтобы ты отринула все и шла к ним в объятия, чтобы нырнула в них и забыла все навеки. Смотри не отзывайся на их зов. Подумай в тот миг, что в воде ты превратишься в белую, мягкую, никому не нужную вещь. Думай, что Бог правит миром, придавая ему цель и направление. Для чего растет дерево? Чтобы вырасти, засохнуть и обратиться в прах? Нет, для того, чтобы вечно жил род деревьев. Для чего живет род деревьев? Для чего живет род зверей, и птиц, и рыб? Для чего живут люди и насекомые, если они рождаются и умирают? Зачем они рождаются, если потом умирают? Никто не может ответить на этот вопрос иначе, как что у мира есть цель. Тогда нам все станет ясно. Все живое и неживое, все, что ползает, лежит, плавает, летает, бегает или прыгает, – все для того, чтобы мир когда-нибудь достиг этой цели. Твоя жизнь, какова бы она ни была, тоже всего лишь маленькое звено в цепи жизней, стремящейся к Цели, соединяющей Начало и Конец. Быть может, Цель уже близко. А может, и нет. Быть может, завтра мы узрим конец света и начало света нового. А может, и нет. Думай об этом, и тебе не будет так тяжко.
