Еще не все. Мне повезло гораздо более. Я нашел человека, бывшего тюремного надзирателя, который в ночь перед казнью охранял осужденного. И он его вспомнил, Отец. Надзиратель этот проживает в Вилиямполе, с виду покоцанный жизнью и сносившийся человечишка. Все же я не думаю, что он врал. Ему с этого не было бы никакой выгоды.
– Помните человека по прозвищу Косматый Мейжис? – спросил я его.
– А как же, – ответил он, – как же мне его не помнить? Я помню всех заключенных, кого только не охранял. Ничего плохого они обо мне сказать не могут. Вашего я стерег в последнюю ночь и своими глазами видел, как его подвесили.
Такое у этих людей арго, Отец. Словечко «подвесили» не я придумал.
– Что, неужели в правосудие вкралась ошибка? – спросил этот надзиратель; его волосы казались мыльными, видно, он забыл прополоскать голову. – На мой взгляд, все шло, как надо. Этот ваш был большим мерзавцем. Если б была на то моя воля…
Меня не занимали его рассуждения о воле, и я прервал его:
– В камере вместе с ним кто-то был? Еще кто-нибудь ожидал там наказания? Это должен был быть пожилой человек.
Он подумал, что я хочу ему что-то внушить, как то, Вы знаете, любят делать газетчики. Но у меня подобных намерений не было, и он рассмеялся:
– Что вы, сударь. Никого там больше не было и быть не могло. Смертники всегда сидят в одиночках, и мне не приходилось слышать, чтобы это правило когда-нибудь нарушалось. Вашенский сидел один-одинешенек, клянусь вам. Правда, перед концом у него маленько помутилось в башке, и он разговаривал сам с собою, плакал или смеялся. Но чтобы там был кто-то еще? Неслыханное дело. По дороге на виселицу разбойничек ваш бормотал что-то себе под нос. С ними такое бывает.
Я поблагодарил его и собрался уходить.
– Собираете матерьяльчик о бывшем тюремном начальстве?
– Точно, – ответил я. – Нам такие их делишки известны, что только держись.
Когда я все рассказал своему селянину, он лишь пожал плечами:
– Значит, вы мне не верите.
– Я не говорил, что не верю. Да только документы и все остальное… Может, вы расскажете что-нибудь о себе? За что, по-вашему, вы были осуждены? Где сейчас живете? Чем занимаетесь? Хоть что-нибудь. Чтобы я знал, что вы меня не обманываете, и при случае мог легко вас найти.
– Лизаном меня прозвали, да только меня не надо искать. Меня нет, – сказал он. – Я появляюсь сам, когда дело есть.
Это были его последние слова, Отец. Больше из него не удалось выудить ничего. Он только глядел на меня, качал головой и не раскрывал рта. Потом ушел и никогда больше не появлялся.
Вот я и рассказал Вам все, как было, Отец, не вдаваясь в подробности. Подробностей оных тьма-тьмущая: незнакомец пересказал мне всю жизнь юного преступника. Но для нашего дела это не имеет никакого значения. Кроме того, документы и свидетельство бывшего надзирателя заставили меня мысленно взглянуть на эту историю по-новому, более критично, и, признаюсь Вам, я обнаружил в ней моменты, выглядящие нарочито, будто придуманные. Они просто не могут не быть выдумкой, потому что если допустить, что такое может случиться в действительности, рухнет вся наша вера, не исключая и веру научную: мы не могли бы ни лечь спать, потому, что не верили бы, что утром проснемся, ни выйти из дому, потому, что не верили бы, что вернемся. Мы перестали бы верить в такие дорогие нам вещи, как Любовь, Святость отношений Отцов и Детей и т. д. Обыкновенная улыбка на устах ребенка предвещала бы чуть ли не стихийные бедствия и каждый поцелуй казался бы нам поцелуем Иуды.
А все же есть там и кое-что, скажем так, невыдуманное. Это люди, живущие или жившие, места, имена их, равно и кое-какие мотивы их действий, которые на первый взгляд выглядят естественными, и сколько на них ни смотри, такими и остаются.
Да, но я отвлекся от своей просьбы, от главной цели, которой добиваюсь этим письмом. Хочу, чтобы вы написали мне, не откладывая в долгий ящик, но и не наспех. Хочу, чтобы Вы рассеяли мои тяготы и сомнения, искренне поведав, как все было на самом деле. И наконец, если окажется, что когда-то Вы повели себя не так, как Вам пристало, сердце сыновье в силах понять и простить больше, чем Вам кажется. Мне нужны только Правда и Ясность. Не превращайте мою жизнь в неприятную штуку в скучные метания на путях пустых сомнений. Напишите мне, и мы никогда больше не коснемся этих материй.
С сыновьей почтительностью,
Анус
Еще раз шлю наилучшие пожелания Маме и домашним. Не забывайте, что я вскоре собираюсь приехать!
Письмо офицера запаса капитана Уозолса сыну его Анусу Уозолсу
декабря 6-го, 1925 г.
Титувенай
Дражайший сын наш! Мы были искренне рады получить твое письмо, но вместе с тем и немало удивлены. Удивляют нас не столько мистические вещи, к которым мы не приучены, сколько твое, если нам дозволено так выразиться, восхищение ими. Но об этом позже.
Твои пожелания и приветы переданы, обрадовав всех, и прежде всего Маму, ведь, редко получая известия от тебя или о тебе от кого-то другого, мы на самом деле склонялись к мысли, что ты нас забыл. Личный опыт подсказывает нам, что писать письма или отбивать телеграммы, когда ничего конкретного сказать не можешь, – занятие глупое и ненужное. Но иной раз несколько незначительных слов, сложенных в почтовую карточку, доставляют родителям много радости. Мы не намерены порицать и наставлять тебя, зачем слишком редко навещаешь нас или нам пишешь, только хотим сказать, что не покажешься ни глупым, ни сентиментальным, сообщив нам о своем благополучии не по какому-нибудь значительному случаю, а просто так, проходя мимо почты.
Нам приятно и радостно слышать, что ты столь серьезно относишься к службе (мы прочли это между строк твоего письма!) и что у тебя есть автомобиль, столь редкий для нас, но очень, надо думать, удобный предмет. Будь осторожен: нам сообщают, что пары бензина крайне ядовиты! Внимательно выбирай шофера! Не бери любого, первого попавшегося. Посоветуйся с людьми, имеющими в этой области больше опыта, чем ты. Пусть они посоветуют. Молодежь не думает о таких вещах, вам кажется, что это мелочи. В действительности же, садясь в автомобиль, ты отдаешь свою жизнь и здоровье в руки шофера. Надо, чтобы ты мог доверять этим рукам. Также смотри, чтобы он был честным человеком.
У нас все хорошо. Никто у нас ничем не хворает, живем в мире и согласии, а тем самым и счастливо. Пусть время года нынче способствует всяческим простудам, держимся мы молодцом. У Мамы даже нет насморка, хотя, вообще-то, сам знаешь, она вечно кашляет и сморкается. Словом, как говорится, живи – не хочу.
Твое беспокойство о нашем с Мамой вояже пока можно отставить. До весны мы никуда не двинемся, потому как случились кое-какие неувязки с визами. Есть и другое соображение: дорога дальняя, обойдется нам недешево, потому мы решили, что лучше всего увидеть Францию весной, когда она, как и любой другой край, красивее всего. Господин Дрюон зовет нас все так же настойчиво, упоминая, что, быть может, оплатит часть расходов. Однако мы с Мамой решили, что другого случая не представится, потому лучше ехать в удобное время и при благоприятнейших обстоятельствах.
