Ты пишешь о своем намерении прибыть на родину «чтобы встретить зиму». Поверь, нас это очень радует. Мы будем с нетерпением ждать тебя. Только перед тем, как выехать, сообщи день, чтобы мы успели подготовиться и встретить тебя как должно. Если нам дозволено будет дать тебе дельный совет, то, насколько известно, снега в этом году не будет до самого Рождества. Я думаю, ты понял намек? (Мы будем рады, если ты проведешь Рождество с нами.)
Доберман все время ерзает под креслом. Чует, наверное, что мы пишем его любимцу. Так что для полноты пожеланий прими их и от него тоже. (Наши пожелания ты знаешь: желаем тебе наипрекраснейших вещей, а Мама – чтобы ты наконец нашел достойную тебя жену.)
Теперь перейдем непосредственно к твоей просьбе. Зря ты думаешь, что нам это будет хоть сколько-нибудь неприятно (впрочем, благодарим тебя за заботу) или что потребует много времени на какие-то там особенные размышления. Скажем более: нам и вовсе не понятно это твое чрезвычайное возбуждение, которое ты, кстати, выражаешь достаточно расплывчатыми мыслями о нравственности, долге, доверии и т. п. Нам кажется, оправданием тому может служить лишь твой юный возраст. И все же ответим тебе как можно яснее, чересчур не усложняя оных вопросов (как это делаешь ты). Если тебе покажется, что объяснений наших недостаточно, или ты чего-нибудь в них не поймешь, мы с удовольствием сможем обсудить это, когда ты приедешь. Почему мы непременно должны все забыть? Мы чувствуем отеческий долг – не жалея сил, преподать тебе хотя бы какие-нибудь уроки. Любой отец, выпуская детей в самостоятельную жизнь, обязан это сделать. Поэтому всегда нас обо всем спрашивай, смело, напрямик, не стыдясь, и мы всегда постараемся тебе ответить. Такими и только такими должны быть наши отношения: открытыми, искренними, основанными на взаимном доверии. Прошли те времена, когда ты был так юн, что мы и впрямь не могли разговаривать с тобой о некоторых вещах. Теперь ты уже вошел в мужской возраст, так поговорим же как мужчина с мужчиной.
Да, мы помним эту историю, хотя и не до мельчайших деталей. Увы, время – это рой короедов, оставляющий в нашей памяти зияющие червоточины. Однако деталей в них застряло изрядно. В то время губернатор попросил написать ему об этом подробный отчет, или рапорт, как говорят у нас, военных. Вполне понятно, что в отчете мы могли описать все лишь до того момента, пока отослали преступника с двумя солдатами в Каунас. Но вскоре после вручения рапорта мы узнали продолжение этой истории и ее конец: то, как зверски зарезал наш разбойник обоих солдат и, не в силах вынести угрызений совести, если она у него была (в чем мы сильно сомневаемся!), сам отдал себя в руки правосудия. Больше мы ничего не знаем и, признаюсь тебе, не стремились узнать, событие это начисто стерлось из нашей памяти, пока ты письмом своим его не напомнил.
Теперь о нашей вине, которая, по-твоему, решит «смысл нашего бытия в мире», или вроде того. Ее можно определить четко и ясно, нимало не пользуясь в этом определении «шкалой нравственной оценки человека», у которой, по-твоему, есть некие «противоположные, несопоставимые полюса». Если хочешь знать наше мнение, то нравственным оценкам вообще не пристала категоричность или какие-то противоположные полюса. Нравственный человек не может быть только плохим или только хорошим, он неизбежно и такой и другой, это давно заметили даже авторы дешевых романов. Так что твой страх или желание увидеть нас возвышенными или униженными не имеет абсолютно никакой основы. Это выдумка, сын мой, пустое мечтание, которое не может дать никаких результатов и не даст их, как бы тебе этого ни хотелось.
В то время (да и сейчас, если тебе угодно) мы были виновны в гибели двух солдат и наказаны за это в дисциплинарном порядке. Наказание, принимая во внимание ситуацию того времени и много других обстоятельств, применено не слишком строгое. Сам факт нашей виновности без сомнения очень важен. Но не так трагичен, как ты пытаешься себе представить. Понеся наказание – будем с тобой правдивы, – мы не чувствуем себя столь же виноватыми. Взаимоотношение преступления (в нашем случае халатности) и наказания строго измерено, зависимость двух этих полюсов друг от друга очерчена в разнообразных кодексах и уставах, и никаких двусмысленностей здесь быть не может. Уже во времена Ветхого Завета, а может быть, и раньше существовали строго сформулированные законы и правила общежития. А на дворе, сын мой, двадцать шестой год двадцатого века. Так что, прямо скажем, вопрос этот не нов и разрешен вполне прилично. Не думаем, что твоя ревизия что-либо по сути в этих проблемах изменит. Испокон веков человечество искало способы, как объективно определить вину, то есть перенести ее из субъективного и индивидуального плана во внешний и общий. Стоит ли возвращаться к истокам? Чересчур сложно было бы установить границы ответственности для каждого отдельного человека, да в конце концов, и смешно было бы подойти к человеку и сказать: «Итак, ты должен десять лет терпеть угрызения совести». Ты сам видишь, если мы выберем этот путь, нам ничего не останется в жизни, как только думать, не нарушили ли мы закон, поступив так или эдак, не уничтожили ли наказания, которое сами себе назначили. И наконец, перед кем мы отвечаем? Перед самими собой? Но ведь это глупо. Даже убив другого человека, я не наношу себе урона. Зачем же мне себя наказывать? Перед обществом? Да. Но само общество в таком случае и назначает мне наказание. Оно оценивает причиненный ему ущерб и наказывает меня. Понимаешь ли ты нас? Мы были наказаны за профессиональную халатность, общество взвесило наше преступление и назначило наказание. Стоит ли нам мучиться, думая, что наказаны мы чересчур легко? Ты бы мучился? Пойди найди мне, к примеру, каторжанина, который признался бы тебе, что наказан недостаточно. Не стоит ломать над этим голову, сын мой. Существуют люди, которых подобные размышления кормят. Общество позаботится о себе и без твоей милости. Ты приносишь куда больше пользы, образцово исполняя свою работу. Допустим, впрочем, что существует преступление, до сих пор не выясненное и обществу неведомое, которое причиняет ему какие-либо неудобства. Тогда твоя решимость была бы понятнее. Мы смогли бы оценить и принять твою позицию. Но в данном случае это не так. Все прекрасно известно и забыто, сын мой. Да, да, забыто! Иное дело, если тебе вздумалось стать историком. Но судить дела давно минувших лет – также не в компетенции историка. Ты говорил, что беседовал с историками, спроси их об этом. Ты идешь пустым, бесплодным путем, ведущим в тупик. Задумайся. Однако повторимся: мы уже ответили за бессмысленную (в некотором аспекте) гибель этих солдат. Вина имела место, но ее уж нет. Она искуплена.
Ты желаешь внушить нам, что все выходит за пределы мировоззрения и превращается в нравственность. Ни в коей мере, сын мой. Одно то, что существуют два мнения об этих событиях, твое (не имеющее никакого основания) и мое (абсолютно обоснованное, логичное и понятное каждому), показывает, что это явления мировоззренческие. Ты отделяешь мораль, нравственность от закона, ставя во главу угла нравственность. Но и это не имеет смысла. Что есть закон? Это та же мораль, важнейшие ее моменты. Зафиксированная мораль. А все, что ты с таким упорством хочешь вбить нам в голову, – суть вещи не строго определенные, необязательные и никоим образом не основные. Твоя экзальтированность проливает на них какой-то странный таинственный свет, в нем-то ты и видишь все случившееся. Но это все равно что канонизировать свадебные обряды или – еще лучший пример – нормализовать наши сны. Тебе понятно? Сон незрим, поэтому совершенно бессмысленно применять к нему какие-либо критерии. Скажем, ты, руководствуясь какими-то своими соображениями, установишь такую норму. Правомерен ли будет разговор о чьей-то вине, если сон этот от нормы уклонится? Это неизмеримые, неощутимые вещи, и применять к ним подобные понятия бессмысленно. На жизненном пути следует руководствоваться тем, что уже открыто человечеством, и идти вперед. Если ты будешь топтаться на перроне, размышляя, следовало ли изобретать паровоз, не лучше ли было бы приделать к нему крылья, а колеса обуть резиной, ты рискуешь никуда не уехать. Общество придумало паровоз для путешествий. Некогда перед ним стоял котел с водой, лежала кучка угля, восемь колес, и из всего этого надо было смастерить машину. Но времена эти прошли. Или ты думаешь – нет? Или тебе кажется, что мы ответили неисчерпывающе или неискренне?
