А вот и собаки. Одну она не знает: псина выбегает навстречу машине, захлебываясь возбужденным лаем. Старый Ханаан ковыляет на негнущихся лапах, запрокинув голову, тявкает. И дом, ее дом, будто прячется, робея, за своими верандами, пристройками и насупленной крышей. Дождемер на фронтоне с дымовой трубой; самая высокая отметка – в верхней части окна ее бывшей спальни. Мох и расколотая серая черепица. Флюгер в форме касатки.
По пути от трассы 101 она в глубине души надеялась на знамена, желтые ленты и родных, которые выйдут навстречу рука об руку. Собаки сопровождают машину мимо качелей, откуда открывается лучший вид в двух мирах: от верхней части долины до горных пиков. Здесь они качались с Кесси, а лоси осторожно пробирались к реке, и вечерний свет озарял снега. Снега больше нет. Его уже много лет нет. Машина подъезжает к крыльцу, и она вздрагивает от взрывов. Клубы дыма, резкие звуки. Уи-и-и, тыдыщ. Фейерверк: эпическая встреча.
Кажется, кто-то выбегает из-за угла веранды – человек, запустивший фейерверки, – а потом двери распахиваются, и вот они все: Кесси и ее дочери, Оушен и Уивир. Скайлер едет из Джакарты. Мамы не видно. Они спешат вниз по ступенькам, окружают машину, машут; к звукам их голосов примешивается возбужденный лай собак.
Двери автомобиля открываются. Мелинда вытаскивает инвалидное кресло из багажного отделения и раскладывает его. Дюжина рук соревнуется за ручки, чтобы провезти ее в кресле по пандусу. Она когда-то сама заказала этот пандус для мамы.
– Оно электрическое! – кричит она, но они лишь галдят громче и катят ее вверх, на веранду. Пахнет горячей древесиной, старым пачули, травкой и чесноком. Все кричат, машут руками и спрашивают, нужно ли ей что-нибудь; все говорят или пытаются ей что-то показать.
Даже Мелинда улыбается.
– Эй, эй! – Она вскидывает руки. – Жезл оратора не у вас. Он у меня! Я вернулась с Луны!
Марине и в голову не приходило, что блаженство может ее убить. Неловкий шаг в условиях суровой гравитации, увеличение сердца, разрыв сосуда, какая-нибудь земная болезнь, превращающая легкие в слизь, – все это могло бы стать ее концом – но не чистейший экстаз от чашки кофе.
– Два года, – шепчет она. – Два года.
Первый глоток – меч архангела, пронзающий язык, обоняние и слюнные железы, чувство места, времени и гармонии. Второй глоток – обломанный обсидиановый стилет Сатаны. Кислота, горечь, кофеиновый удар под дых, дрожь по телу и смутная тень паранойи.
– Боже, как я по тебе скучала.
– Что вы там пили?
Марина и Оушен сидят на северной веранде, с той стороны дома, откуда открывается вид на горы. Ультразвуковой отпугиватель гонит прочь кусачих насекомых.
– Чай, – говорит Марина. – Мятный чай.
– Иисусе.
Марина ожидала увидеть дом, который станет больше и лучше, который отремонтируют и обновят; она ожидала увидеть какие-то свидетельства того, что деньги, присланные с Луны, потратили с пользой. Мох стал гуще, водосточные желоба окончательно забились, оконные ставни расшатались, крыша провисает ниже, чем в ее последних воспоминаниях. И сеть по-прежнему работает кое-как. Когда Оушен и Уивир повезли ее на экскурсию в инвалидном кресле, она ощутила горькую обиду. Дом вступил в ту фазу существования любого жилища, когда оно становится памятником самому себе. А потом Оушен открыла дверь в мамину комнату – и Марина поняла, куда ушли деньги.
Кровать с системой жизнеобеспечения, медицинские мониторы и терапевтические машины, тощий бот, грохочущий по отполированным ступнями доскам пола, – все было лунного качества.
– Вы не могли бы… – Оушен уловила намек, но десятилетняя Уивир не понимала взрослых тонкостей. – Уивир, ты не могла бы оставить нас на минутку?
Марина, маневрируя, заехала в кресле в узкое пространство между кроватью и стеной. По другую сторону кровати стояла инвалидная коляска матери. Подлокотники и сиденья серебрились от пыли. Насосы системы жизнеобеспечения ритмично двигались, трубки изгибались.
– Мама.
Марина подумала, что мать спит, повернувшись на правый бок, но изголовье кровати приподнялось. Ее мама перевернулась на спину и одним глазом посмотрела на Марину.
– Малышка Май.
Марина надеялась, что переросла детское прозвище.
– Мама…
– Ты в моем кресле. Почему ты в моем кресле?
– Это мое кресло. Твое вон там.
– А-а. Да. Почему ты в моем кресле?
– Я вернулась, мама. Вернулась, чтобы остаться.
– Ты училась в университете…
– Я потом уехала. На Луну, мама.
Мама смеется надтреснутым смехом, исходящим откуда-то из расплавленных легких, и поднимает руку, словно желая отогнать нелепую идею как надоедливое насекомое. В этой кровати она выглядит крошечной, словно кукла, сделанная из кожи. Трубки хуже всего. Марина не в силах второй раз взглянуть на места, где они впиваются в ее тело. «Руки» медицинских машин увешаны флажками, вышитыми китайскими амулетами и пучками сухого шалфея для окуривания, седыми от пыли. Пачули и ладан, ароматы полудюжины баночек с эфирными маслами.
Марина берет ее за руку. Та легкая и сухая, как осиное гнездо. Ее мать улыбается.
– Но теперь я вернулась, мама. Я приехала, чтобы восстановить силы. Чтобы вернуться с Луны, нужно многое отдать. Я дошла до предела. Мне нельзя переусердствовать, нельзя напрягаться. Врачи говорят: я не должна вставать на ноги еще месяц. Но я говорю – к черту все, хочу обнять маму.
Марина мысленно отрепетировала движение по дороге домой, в машине. Она напрягается, смещает свой вес, чтобы максимально облегчить трюк. Убирает ноги с подножки, опирается на них. Собрать все силы, какие есть. Двигаться корпусом. Встать. И… Земля внезапным рывком тянет ее к себе. Руки дрожат, ноги подкашиваются. Она валится боком на кровать и ложится на спину рядом с матерью.
– Не очень хорошо вышло…
Она хватает ртом воздух. Собственный вес выдавливает его из легких. Марина с трудом переворачивается на бок. Что-то внутри нее рвется, смещается.
– Привет, мама.
– Привет, Май.
Мама улыбается. От ее зубов такой запах, словно она гниет изнутри.
– Кажется, я застряла.
Кесси заглядывает в комнату, чтобы проверить, как ее подопечные, и поднимает тревогу. Руки родных возвращают Марину в кресло.
– Кофе? – предлагает Кесси.
– О боже, нет, – говорит Марина. – Хватит одного. Я и так не буду спать целую неделю.
– Вина?
– У нас обычно пьют коктейли, – говорит Марина.
Кесси приносит бутылку, открывает. Пробка: ностальгический скрип и негромкий хлопок. Звенят бокалы, красное вино быстро льется под действием земной силы тяжести.
– Оканаган, – читает Марина надпись на этикетке. – Я и не знала, что так далеко на севере выращивают виноград.
