«Куда она едет?» – спрашивает девочка у Луны-фамильяра. Амалия своего отключила, но фамильяр Луны получает доступ к рудиментарному ИИ лифта.
«Парковый уровень».
– Снова отступаем.
Грузовой лифт идет медленно и прибывает далеко от входа в парк, а Луна знает хитрый короткий путь.
– Что же ты делаешь? – бормочет Луна себе под нос, поднимаясь по служебной лестнице на три уровня, до 12-го. Она выскальзывает из люка для ботов-уборщиков, бежит по коридору и садится в прямой лифт – тот самый, которым пользуется вместе с Лукасинью во время их путешествий, и он доставляет ее к входу в парк в момент, когда Амалия Сунь выходит из раздвигающихся дверей. Человек с добрыми помыслами не выбирает такой длинный маршрут из ниоткуда в никуда. Кажется, эта женщина хочет скрыться от посторонних глаз, старательно заметает следы.
Луну в парке видят каждый день, так что она просто стоит у входа и смотрит на Амалию Сунь, которая идет навстречу, кивает в знак приветствия и продолжает путь по коридору, к желтой двери со знаком биологической опасности.
– Дерьмище! – ругается Луна. У нее нет доступа, чтобы войти в эту дверь. Но на первом перекрестке есть красная дверца, которая приведет ее к воздуховодам, а они вторят планировке чистой комнаты
[38]. Есть только два выхода из зоны биологической опасности на парковом уровне, и Луна достаточно хорошо изучила свою добычу, чтобы догадаться, куда пойдет Амалия Сунь. Она легко бежит по главному стволу вентиляционной трубы, ныряет направо, в ответвление поменьше, и глядит через решетку на Амалию Сунь, которая выходит из двери на лестничную клетку.
– Попалась! – говорит Луна. – Я знаю, куда ты идешь.
Но все равно идет следом, чтобы убедиться. Амалия Сунь поднимается по лестнице на два уровня, туда, где занимаются изготовлением биоматериалов. Луна спрыгивает с потолка и успевает заметить, как Амалия Сунь исчезает за дверью в цех, где печатают белковые чипы.
Доктор Гебреселасси замечает Луну, которая стоит в дверях кабинета: наполовину внутри, наполовину снаружи. Дверной косяк рассекает ее лицо пополам.
– Можно войти? – спрашивает человеческая сторона лица Луны.
– Что случилось?
– А почему вы решили, что что-то случилось?
– Потому что раньше ты никогда не спрашивала разрешения.
Доктор Гебреселасси ступней выпихивает стул, и Луна, упав на него, принимается болтать ногами.
– Ну, рассказывай.
– Ладно, – говорит девочка. – Но сначала я должна задать вам технический вопрос.
Доктор Гебреселасси привыкла не удивляться тому, что говорит и делает Луна Корта.
– Спрашивай.
– Технически возможно, чтобы кто-то добавил на белковые чипы воспоминания о вещах, которые с Лукасинью не происходили?
– Технически – да. А почему ты спрашиваешь?
– Ладно… – говорит Луна и пересказывает доктору историю о том, как Лукасинью беседовал с матерью – чего не было, жил во Дворце Вечного света – чего тоже не было, – и вообще о том, как хорошо ему было с Сунями, тетушками, дядюшками, кузенами и кузинами, с которыми он не был знаком. Лицо доктора Гебреселасси мрачнеет. Потом Луна сообщает, что она исследовательница, знает все потайные туннели, коридоры и тропы Кориолиса, и это знание она использовала, чтобы шпионить за Амалией Сунь, проследить за ее странным длинным маршрутом через кампус до цеха белковых чипов.
Тут доктор Гебреселасси поднимает руку.
– Погоди минутку, Луна.
Дверь открывается. В кабинет входит Дакота Каур Маккензи.
– Итак, Луна, – говорит доктор Гебреселасси. – Я хочу, чтобы ты рассказала Дакоте все, о чем говорила мне.
Леди Сунь вертит в руках маленький металлический цилиндр. Он размером с большой палец, тяжелый, холодный и слегка жирный на ощупь. Ее пальцы чувствуют мельчайшие знаки, выгравированные на металле.
– Что это такое? – спрашивает она. Ее потревожили, нарушили одиночество и размышления, которым она предавалась в своих апартаментах. Она на взводе и не склонна к любезностям.
– Кредит-нота
[39] из Университета Невидимой стороны. Доставлено БАЛТРАНом лично мне, – говорит Аманда Сунь.
Леди Сунь подносит цилиндр к глазам, пытаясь рассмотреть гравировку.
– Такие мелкие буквы, – неодобрительно бормочет она. – Что еще за нота?
– От Университета Невидимой стороны, факультета биокибернетики, школы нейротехнологий на счет «Тайяна»: углерод – пятьдесят одна тысяча двести целых восемьдесят восемь сотых грамма; кислород – шестнадцать тысяч сто двенадцать целых шестьдесят пять сотых грамма… – говорит Аманда Сунь.
– Химические составляющие человеческого тела, – говорит леди Сунь, и холод металла проникает в нее. Она прижимает руку к груди. Ее собственную уловку, демонстрацию силы, обратили против нее.
– Да, – говорит Аманда Сунь. – Амалия Сунь.
* * *
Анелиза Маккензи помнит момент, когда поняла, что музыка – это демон. Она в двенадцатый раз отрепетировала двадцать третий гуше седьмого дастгяха
[40], «Дастгях-е Махур», и увидела на струнах сетара кровь. Кончики ее пальцев стерлись до живого мяса о натянутую сталь. А она и не заметила.
Ей было четырнадцать, когда сетар испил ее крови.
Ей едва исполнилось тринадцать, когда он заставил полюбить себя. Она возвращалась в «Горнило» по Первой экваториальной вместе с мамами, после геодезической съемки в бороздах Копфа. Смотрела в окно. Переключала развлекательные каналы. И тут в ушах прозвучали переливы нот, похожие на расплавленное серебро, заставив ее встрепенуться. Струны, изливая металлически точные ноты, говорили с ней, с ней одной, ни с кем другим на этой круглой-прекруглой Луне, и звучали ясно, точно. Она понимала все, что они говорили: каждую эмоцию, которая ими пробуждалась, – восторг, покой, контроль, благоговение, страх, тайну. Все окуталось светом; все стало ясным.
– Послушайте! – крикнула она, спрыгивая со своего места, чтобы разбудить дремлющих матерей. – Послушайте! – Она включила музыку для их фамильяров. – Как будто… как будто оно где-то там – и вот тут.
