– Я знаю, что это ты, Кесс, – кричит она. – Просто езжай мимо!
Слышно, как машина останавливается у обочины. Кесси опускает окно, кричит:
– С тобой все в порядке?
Марина стискивает зубы, полная решимости. Ритм и темп. Чувство времени – это все. Нарушишь ритм – упадешь. Ты четвероногая, не забывай. У тебя четыре ноги.
– Все нормально. Езжай.
Пикап по-прежнему катится рядом. Кесси продолжает выглядывать из окна. Марина – ковылять по грунтовой дороге к загону для скота, отмечающему край мира.
– Чего тебе надо, Кесс? – кричит Марина.
– Подумала, вдруг ты захочешь поглядеть на орлиное гнездо на речной тропе.
Раз костыль, два костыль.
– То, что в Северном лагере? – Это гнездо венчало умирающую сосну, сколько Марина себя помнит: неустойчивая конструкция из плавника, который собирали год за годом и складывали ветка за веткой.
– Там во второй раз вылупились птенцы.
– Радость какая.
– Родители их все еще кормят.
Марина останавливается, опираясь на костыли.
– Чего тебе надо, Кесс?
Ее сестра открывает дверь пикапа. Марина бросает костыли в кузов и забирается на сиденье. Кесси аккуратно сворачивает и едет мимо дома, мимо выкрашенного в белый сарая, мимо псов, которые едва шевелятся, к речной тропе.
– Доктор Накамура велела тебе отдыхать. У тебя слабые кости.
– Мои кости – это мои кости.
Речная тропа – серия зигзагов вдоль крутого западного берега. Шины поднимают тяжелую ароматную пыль. Она быстро оседает. Лунная пыль падает медленно, блистая: сияние и лунные радуги. Марина вспоминает, как пылевые шлейфы поднимались от колес лунных байков, ее и Карлиньоса, во время их безумной и чудесной поездки ради того, чтобы «Корта Элиу» смогла заявить права на Море Змеи. Их следы можно разглядеть из космоса. Телескоп на заднем крыльце мог бы их разыскать – два маленьких шрама на верхней части плеча полной Луны.
Кесси катит пикап по едва заметной тропе: следы шин в пересохших лужах, сломанные ветки, примятая трава. Марина чувствует каждый камень и колею. Кесси паркует пикап на почтительном расстоянии от дерева с гнездом. Гнездо огромное, словно вторая крона умирающей сосны. Некоторые из действительно старых гнезд весят до тонны. Высохшая трава внизу в пятнах помета. Река прибавляет новые слова к голосам камней и гравия.
– В самом деле, чего ты хочешь? – спрашивает Марина.
– Ты собираешься вернуться? И не отрицай: мама мне все рассказала.
Марина ерзает на потертом сиденье. Она теперь нигде не чувствует себя комфортно. Нигде в целом мире. Журчание воды, оседающая дорожная пыль, высокое чистое небо и орел, выписывающий круги где-то над ними, – все кажется тонким и прозрачным. Цвета слишком яркие, и со светом перебор. Вокруг сплошная ложь. Дерево плоское, нематериальное, нарисованное на пленке. Стоит протянуть руку к той горе – и пальцы пройдут сквозь нее. Луна уродлива и жестока, ничего не прощает, но Марина только там почувствовала себя живой.
– Это изменило меня, Кесс. Не только физически. Луна знает тысячу способов убить тебя. Я видела жуткие вещи. Как умирают люди – ужасно, глупо и бессмысленно. Луна ничего не прощает, но, Кесс, – там жизнь бьет ключом, и только там она драгоценна. Они знают, как надо жить. Здешние дети, когда им исполняется семнадцать-восемнадцать, получают права, напиваются и устраивают вечеринку. А там – пробегают с голым задом десять метров в полном вакууме. И каждую секунду этой пробежки проживают по-настоящему.
– Если ты вернешься…
– Я никогда не смогу оттуда уйти.
Бормочет река, пощелкивают и поскрипывают на ветру веточки в ткани орлиного гнезда.
– Ты сможешь вернуться? – Кесси на нее не смотрит. Две женщины сидят на соседних креслах в кабине пикапа, но разделяют их вселенные. – Ты говорила, во время взлета в шаттле казалось, будто превращаешься в свинец и вот-вот умрешь. Повторить такое…
– Не знаю, – говорит Марина. – Если Лукас Корта сумел… – От внезапного воспоминания перехватывает дух, словно кость застряла в горле: Лукас Корта, подтянутый, щеголеватый, с аккуратной бородкой, набриолиненными волосами, отполированными ногтями и в костюме, элегантном, как боевой клинок. Лукас, каким она увидела его впервые в Боа-Виста, на вечеринке в честь Лунной гонки, где получила работу официантки, спасшую ее от медленной смерти от асфиксии, – ведь она уже не могла платить за Четыре Базиса. Удушение в стиле позднего капитализма. Вернуться к этому, не зная, кто будет платить за твой следующий вдох? О да, и поскорее. Темное пятнышко летает в небесах кругами – орел или сгусток мертвых клеток в жидкости ее глазного яблока?
– Ты мне говорила, что Лукаса Корту это едва не убило, – упрекает Кесси.
– Убило, – говорит Марина. – Но он вернулся. Лукас Корта – неубиваемый.
– Ты не такая.
– Нет, но я родилась на Земле. У меня физиология. Я буду тренироваться.
– Ты этим занималась, когда тебя сбили с дороги в канаву? – спрашивает Кесси. – Ты за этим сегодня вышла из дома? Чтобы тренироваться?
Это птица – кружится по спирали, широко расправив перья на кончиках крыльев, прощупывает путь вниз сквозь воздух.
– В тот момент я еще не знала, как поступлю.
Орлица поворачивает к изгибу реки и планирует в долину.
– Теперь знаешь?
– Я все поняла в тот момент, когда приземлилась. Это уродливый и жестокий мир, мне все время страшно. Я жила более полной жизнью те двадцать четыре месяца, чем за все время до них. Это тени и туман, Кесс.
Орлица бесшумно подлетает, замедляется, развернув крылья, и падает на край гнезда, держа в когтистых лапах что-то чешуйчатое, разодранное.
– Смотри, – шепчет Кесси.
Над краем гнезда появляются головы, и орлица рвет рыбу на бледные кровоточащие куски, бросает их в разинутые клювы.
Палки для трекинга – более надежный и легкий инструмент, чем костыли, но Марина все равно поднимается по трапу на носовую палубу, неуклюже одолевая ступеньку за ступенькой. Кесси уже у перил. Это семейный ритуал: увидеть Спейс-Нидл первыми, едва паром обойдет Бейнбридж. На юге не бывает тепло; Марина плотнее закутывается в легкую куртку. За годы ее отсутствия безликие башни окружили достопримечательность, словно телохранители, даже распространились по бухте Эллиотт до Западного Сиэтла. Автоматизированный контейнеровоз преодолевает путь к проливу и океану за ним; плавучий утес из металла. Паром покачивается в его кильватере, а потом Кесси кричит:
– Вижу ее!
Семья Кальцаге отправлялась в город на пароме не чаще двух раз в год, иногда между их визитами в Сиэтл проходило и несколько лет. Хоть башни и были чем-то вроде маяка, заметив который, понимаешь, что прибыл, – именно вид горы Рейнир говорил о том, что ты – желанный гость. Долгие поездки стали более частыми, когда мама была в больнице; наблюдение за горой превратилось в прорицательство. Если она стояла высоко и ясно, ее снежная шапка превосходила воображение, это хороший знак. Если ее укрывали тучи и шел дождь, следовало готовиться к неудачам и разочарованиям. Но всегда – она. Рейнир, дремлющая богиня, склонившая голову над своим городом и островами.
