Сейчас.
Поцелуй. Прямо в губы. Хайдер языком толкает первую смерть в рот Робсону. Быстрее, быстрее, пожалуйста, поспеши. Камеры наблюдают. ИИ сканируют происходящее вдоль и поперек на частных частотах. Квантовые процессоры готовы действовать, ломая шифрование как череп младенца. Робсон колеблется, а потом Хайдер чувствует, как его тело расслабляется. Робсон открывает рот. Хайдер смыкает пальцы у него за спиной, поворачивает голову, чтобы сделать поцелуй более глубоким, долгим и страстным. Смерть за смертью он передает флаконы с ядом в рот Робсону.
– Ты в порядке, в порядке, я так счастлив, – бормочет Хайдер, все еще прижимаясь к другу. Это для прикрытия, и все же он испытывает чистейшее нервное облегчение. – С тобой все хорошо? Они хорошо с тобой обращаются? Еда тут нормальная? А гулять разрешают? Вагнер просил передать, что он тебя любит, – ему не разрешили приехать. Ты знаешь о том, что… случилось?
Робсон мрачно кивает. Его глаза широко распахнуты.
– Со мной все в п-порядке.
Заметит ли ИИ перемену в его голосе? Прочитают ли машины, что скрывается за неловкостью? Или Хайдер все выдумывает?
– Хочешь орчаты? – спрашивает Робсон. – У меня есть кухня. Ну, что-то вроде.
Разговор не клеится. Слова тяжелы как свинец. Грубы и неудобны. Хайдер пьет орчату. Она такая, как ему нравится. Он распахивает глаза, наблюдая, как Робсон делает глоток. Ничего. Хладнокровен и сосредоточен, будто совершает прыжок с зацепом с резервуара для воды на пятом уровне. Умно, очень умно. Он пьет орчату – значит, у него во рту ничего нет. Они забывают, что Робсон знает толк и в фокусах, и в отвлекающих маневрах.
– Тут есть спортзал, хочешь посмотреть? – говорит Робсон. У него в тюрьме в Жуан-ди-Деусе больше комнат, чем в целых секторах Теофила. – Я, типа, должен тренироваться. – Робсон показывает Хайдеру гантели, беговую дорожку, степпер и поворотный тренажер. – Тут много всякого, чтобы поработать над моим задом. – Он умолкает. Хмурится. – Извини. Мне в туалет. С’час вернусь.
Именно сейчас он их перепрячет. Изо рта в другое укромное место. Не в туалете – там, конечно, все обыщут. Наверное, в заднице. Робсон может все сделать так, что, даже если там есть камеры – а Хайдер не сомневается, что Брайс Маккензи на такое способен, – никто ничего не увидит.
– Извини. Такое уже бывало. Вода тут… странная.
Дверь открывается.
– Прошу прощения, но тебе пора, – говорит Хоссам Эль Ибраши.
– Поцелуй меня еще раз, – говорит Робсон. Ну, конечно. Поцелуй закрепляет трюк. «Спасибо», – беззвучно говорит Робсон и целует Хайдера. Тот отвечает, тоже беззвучно: «Вагнер говорит, ты не один». Готово. Робсон берет лицо Хайдера в ладони. Большие глаза, веснушки. Сердце Хайдера готово разорваться.
– А теперь, – говорит Робсон, – поцелуй меня на прощание.
И он целует Хайдера так, словно мир вот-вот рухнет, – и это последнее, что он сделает в своей жизни.
Грязь плотная и серая; там, где на ее складки и волны ложатся лучи света, блестят крупицы слюды. Это очень сложная экология минеральных добавок, питательных веществ для кожи, скрабов и смягчающих средств, антигрибковых, антибактериальных и фаговых суспензий против самых неприятных устойчивых заболеваний, поступающих с Земли; и она заполняет бассейн в полу президентского люкса «Маккензи Гелиум».
Брайс Маккензи расслабленно откидывается назад в волнах серой грязи, сгребает ее пригоршнями и втирает в свои отвисшие груди. Позорная битва при Хэдли уходит прочь, как омертвевшие клетки кожи.
– Блаженство, – бормочет он. – Блаженство.
Грязь привезли из Кингскорта БАЛТРАНом, и она ждала, маслянистая и подогретая до температуры тела, пока прибудет босс. Путешествие – это боль и неудобство, дискомфорт и диспепсия. Последние два года Брайс проводит в своем грязевом бассейне все больше времени.
– Приведите его ко мне, – приказывает Брайс.
– Как подготовить? – спрашивает Хоссам Эль Ибраши.
– Пусть будет в плавках.
Голос Брайса – хриплый и сдавленный от желания. Хоссам Эль Ибраши опускает голову и уходит. Брайс облокачивается о край бассейна. Грязь сползает с бугров его живота и грудей. Грязь мерцает в складках его шеи, между подбородками. Он размазал ее по скулам как боевую раскраску. Он дышит тяжело, но равномерно: его сердце – в цепких тисках стенокардии. Еще годится для ста тысяч ударов, заверили врачи. Жителям Жуан-ди-Деуса лучше помолиться, чтобы они оказались правы. Он чувствует, как пенис шевелится в теплой и тяжелой грязи.
– Брайс.
Хоссам Эль Ибраши стоит позади мальчика, положив руку ему на плечо.
– Спасибо, Хоссам.
Брайс окидывает Робсона Корту критическим взглядом. Плавки миниатюрные, чисто белые. Босой: Брайсу ни разу не удалось достичь оргазма, если ступни партнера были хоть чем-то прикрыты.
– Хм, ну-ка, подойди ближе, ближе, давай взглянем на тебя. – Он слышит в собственном голосе пульсацию желания. Вот сейчас он отнимет у Лукаса Корты все.
– Я же вроде велел тебе накачать мускулы. Ты тощий, как гребаная девчонка.
Нет ответа. Вызов в глазах и на устах. Это хорошо. Угрюмцы – это мило. Угрюмцев весело ломать.
– Ну, видимо, и так сойдет. Снимай.
– Что?
– Оно заговорило. Чудо из чудес. Плавки снимай.
Милый ужас на мальчишеском лице. Попал, прямо в яблочко. И это только начало: он еще много-много раз попадет куда надо.
– Мать твою, малый, – ты думал, что сейчас будет? Раздевайся догола.
– Э-э, если можно… – Робсон щелкает пальцами: «Отвернись, отвернись». Теперь очередь Брайса изумляться от неожиданности. – Мне нужно, чтобы меня не видели.
– Что тебе нужно, парень, так это снять плавки.
– Да, конечно, но…
– Ладно, черт с тобой.
Брайс перекатывается в грязи. Мальчишка Корта за это поплатится позже. Маккензи. Был, есть, всегда будет: Маккензи. Его собственность.
– А теперь полезай сюда.
Услышав, как Брайс приказывает ему раздеться догола, Робсон подумал, что его сердце сейчас остановится. Спрятать смерти в миниатюрных белых плавках было просто. Он воткнул обнаженные иглы в эластичную белую ткань – обнаженные, поскольку Робсон знал, что, когда дойдет до дела, у него не будет времени, чтобы выпустить смерти из пластиковых контейнеров. Обнаженные иглы рядом с кожей. Двигаться пришлось осторожно и аккуратно. Но трейсер или фокусник не делает неосторожных, неаккуратных движений.
Оставлять оружие на полу брайсовского бассейна в его планы не входило.
Надо действовать быстро, уверенно и не подвергая опасности самого себя. Поспешность, неосторожность, невнимательность – и он будет блевать, кровоточить, гадить собственными органами на резиновую циновку. Берем одну, аккуратнее, потом другую. Он вытаскивает первую, красную смерть из плавок и вплетает в волосы. Надо запомнить, где она: надо выжечь это знание в мышечной памяти. Промах недопустим. Затем идет синяя смерть, потом – зеленая.
