Глеб не торопился. Он был хороший, проворный исполнитель воли строгого продюсера. У него была потребность не только во внутренней, но и внешней опоре для выполнения поставленных задач. Он плавно, свободно и неуклонно двигал к цели.
— От имени заказчика я предлагаю тебе сделку. — Он бойко вскинул руку, пояснил: — Переуступка прав на перевод романа. Понимаешь, что они хотят?
— Зачем им это? — спросила Нэнси, отсекая слова чеховскими паузами, из-за чего фраза вышла какого-то наигранного, постановочного свойства. Так она пыталась обойти стороной свои догадки даже в мыслях.
Глеб вдруг провёл рукой по женской талии, и Нэнси вздрогнула. Но он всего лишь шарил по подкладке собственного пиджака, нащупывал карман. Вынул пачку сигарет, сунул в рот рассеянно одну, выстрелил в неё — не с первого раза — трепетавшим на ветру спичечным огнём, торопливо затянулся и, дав погулять дыму в лёгких, окутал Нэнси плешивым на гудящим сквозняках вонючим облаком. Вместе с дымком выдохнул колючие слова:
— Манипуляция массовым сознанием в целях сохранения нынешней элиты у власти.
Глеб произнёс это с лёгкой грустью меланхолика, тоном старшего, тоном человека знающего, способного торжественно присовокупить: «Сейчас вы получите ответ, кому ещё не ясно». Но разъяснений не последовало. Глеб только горько улыбнулся в сторону и стал рассматривать пальцы на своей руке.
— Подведи меня хотя бы к одной разумной мысли, — потребовала Нэнси, разозлившись на такой ответ, больше запутавший, чем что-то объяснивший.
Глеб не хотел и не желал вывёртываться из трудных положений, но более всего он не любил неудобные вопросы. Впрочем, это был иной случай. К этому вопросу он готовился, он даже согласовывал его на должном уровне, поэтому, расчесав неуловимую синеву бритой щетины, изобразил на лице терзанье принимаемых решений, сгорбился, поводил глазами направо и налево, будто боялся лишних глаз или ушей даже здесь, на облизанной ветрами крыше.
— Москва учла опыт цветных революций, — он вытолкнул из себя новую порцию дыма, похожего на тополиный пух, тут же соскользнувший с порывом ветра к сиропным струям света храмовой подсветки. — Сербия, Грузия, Украина, Киргизия. Список, уверен, будет пополняться, и там — он показал в сторону, куда улетел дым, — очень не хотят попасть в него.
Он задумался, щелчками выправляя пепельный вихор стремительно тлеющего табачного цилиндрика.
— Человек, отвечающий за правила игры в Кремле, судя по всему, — продолжал он, — делегировал право принятия соответствующих стратегических решений своему преемнику.
— Делегировал? — выделила Нэнси. — Или делегирует?
— Это не оговорка, — пожал плечами Глеб. — С базовой манипулятивной технологией избирательная кампания начала и успешно закончила операцию «преемник» задолго до дня голосования.
— Если я правильно тебя поняла…
— Ты правильно меня поняла, — грубо оборвал Глеб. — Сейчас, пока мы говорим с тобой, с избирательных полей весело рапортуют губернаторы. Они полны административного восторга: обеспечили режим высокоявочной поддержки кандидата от партии власти. Это не драка за электорат и уж точно не истерика избирательного штаба. Франшиза выдана, теперь нужны зомбирующие установки на поддержку и преемственность курса.
— Говорить сегодня о преемственности власти не приходится, — догадалась Нэнси и покачала головой. — И что же это за установки такие, что Кремлю понадобилось делать мейнстримом в России антиисламистский текст?
— Много чего, но среди прочего, укреплять авторитет церкви. — Напоминая гида, Глеб картинно указал на сгущённые розовым сиропом света контуры главного кафедрального собора страны, будто бы случайно подвернувшегося под руку. И сразу стало понятно: не случайно! — Русская православная церковь давно и упорно работает над восстановлением своей религиозной роли. При разваленном Союзе она могла сделаться одной из сект, запросто. Помнишь, я говорил: важно не то, что человек верит, а во что он верит. Чёрные удойные иконы Димира — это ещё пестики да тычинки в сравнении с тем, какие цветы зла расцветали в этих непаханых русских полях. Церковь искала защиты у новой власти — и нашла. Обновлённая власть смекнула, что православие — это, в сути, единое революционное учение, вроде того же марксизма-ленинизма, мощнейшего идеологического оружия, которое почти семьдесят лет помогало не столько строить коммунизм, сколько поддерживать формат генсековско-вождистского правления. Россия много потеряла в результате краха Советского Союза, но самой главной потерей была идеология. Это он, — Глеб покрутил пальцами с сигаретой возле виска, вызывая определённый образ, — понимал с первых дней правления. Именно тогда Госдума приняла закон, который возвращал РПЦ всё конфискованное в советскую эпоху имущество. Православное христианство зашагало дружно в ногу с концепцией русского национализма. Этого и добивался в своё время Кремль, чтобы зафиксировать в сознании многонационального жителя России некий русский стандарт. В этом стандарте, думаю, будет в перспективе прописано православие, как религия государственного уровня. Это звучит на грани фола, но я уверен, что таким образом власть реализует недопущение антирусской консолидации российских народов. Ты удивишься, но в стране, если верить социологам, национальную идентичность привязывают к православию даже мусульмане и атеисты, так что в этом смысле церковь — великий примиритель, хотя для Кремля — это просто средство укрепления влияния, и выход в России запрещённой во многих арабских странах книги — всего один из многих освояемых способов демонстрирования новой старой властью образа России в роли покровителя религиозного консервативного мира, где нет и не может быть места исламизации. Перефразирую известную пословицу: что христианину хорошо, то исламисту смерть.
До этих слов в Нэнси тревога только тлела. А после — всё сразу с силой обломилось и покатило вниз без тормозов. Округлив щёки, она выдула длинный звук. Она издала вздох человека, успевшего с догадкой, которую теперь уж можно было думать, не только думать — и высказывать.
— Иными словами, это пропаганда, раздутая до размеров романа?
— Очень точно подмечено, — похвалил Глеб, пуская бычок по ветру. Искрой он заметался по крыше, сиганул вниз и пропал. — Так что скажешь?
— Что скажу? Скажу, что перевод «Стихов» — не моя заслуга. Это коллективная творческая работа. Это раз. К тому же…
— В любом коллективе всегда есть лидер и его последователи. Я сейчас говорю с тобой, как с вожаком, а не как с эпигоном.
— … к тому же, — продолжала свою мысль Нэнси, терпеливо выждав, когда Глеб умолкнет, — любительская. Означает, что у нас нет исключительного права, им обладает только автор. Это два.
— Салман не против.
— Что?
— Ты слышала, — глухо буркнул Глеб. — У нас есть согласие автора. Письменное. Мы получили разрешение на публикацию перевода этого романа в первых числах февраля.
— У Салмана Рушди? — Нэнси подавила в себе сомнение, нахохлилась, слегка накаляясь любопытством.
