— Настолько редкая вещица? — не удержалась Ленка от вопроса, хотя она, очевидно, как и все, слышала эту елейную душещипалку — и не раз. Реприза разыгрывалась не ради живого интереса, а исключительно развлечения для. Тому был повод: новый человек в их компанийке, и Глеб это понимал: старался не для публики. Он снова смотрел на Нэнси, смотрел на неё и говорил ей с удовольствием персоны, нашедшей редкий случай преподнести свежему человеку любимую, но до одури всем приевшуюся байку.
— Я родился в день, когда советские войска через реку Амударью вошли в Афганистан. Отец мой был из тех, кто первым пересёк границу по понтонной переправе в составе «контингента». Впервые я увидал его — не на фотографии — когда мне было четыре. Он вернулся домой в ноябре. Привёз военные трофеи: арафатку одного самолично казнённого душмана и пачку краснополосых «валютных» чеков. Матери рассказывал, что сидел полгода на воде и сухарях в зиндане. После ему спустили лестницу и задали простой вопрос: «Жизнь человека или смерть собаки?» Насильно принимать ислам отца никто не заставлял, так что он сам выбрал. Человеку — человечье, а собаке — собачье. А псиной издыхать никто не хочет. Целый год жил по законам шариата. Носил мусульманское имя Вафа, что значит честный, держащий обещание. Но обещания отец не сдержал: бежал к своим, как только выдалась возможность. Потом контузило. Отправили на родину, которую он по привычке называл «ватан». Маме за столом вместо «спасибо» говорил «шукриа», на меня же часто по-душмански покрикивал: «Зэй!» Да, чеки: чеки после возвращения он отоваривал в «Берёзке». Кто не знает, был при «совке» такой оазис капиталистического рая, а для меня просто пряничный привет из детства и иное представление о Союзе, как об эпохе изобилия. Отец тогда перешёл с «казбека» на «мальборо», пил только «хейнекен» и «курвуазье». Мама носила норку, источавшую пахучие альдегиды Шанели №5, а я имел исключительные вещи: тёртые на клёпках джинсы, портфель-дипломат и часы «Монтана» с американской гарпией на задней крышке. Кстати, от тех времён только ароматы Шанель не потеряли в весе и цене. А джинсами или электронными часами кого сегодня удивишь? Так что я любитель тех реликвий, которые имеют цену и сегодня. Отец, похоже, смог предвосхитить нашу эпоху, обзавёлся вещами, которые умудрились только выиграть и не потеряться на фоне нынешнего потреблядства. Он снимал японской «яшикой» с 84-го, кажется, в том же году купил абсолютно ненаходимый хит аудиофилов — тридцать восьмой «корвет» — за какие-то безумные деньги. Крутил на нём пластинки «Кино», Высоцкого, какую-то иностранную «запрещёнку». В музыке он не шибко разбирался, просто слушал то, что было дефицитным, труднонаходимым, а потому априори дорогим, и фотографировал больше для понту, хотя любил печатать семейные альбомы в больших форматах, как в ателье — с пломбами, с виньетками. В ванной заседал безвылазно при красном свете фонаря. Проявлял, печатал, клеил, опять печатал, снова клеил. Мама была не против: лишь бы не пил. Пока в доме были «чековые» вещи, полученные в обмен на афганский ад, папа ещё находил какой-то сакральный смысл и оправдание своим страданиям, но, когда не стало Союза, когда инфляция высосала всё ценное, что было в доме, вот тогда-то он надломился и крепко запил. Как оказалось, ему здорово свинтило башню на почве двоеверия. С одной стороны Аллах, с другой — Христос, а одновременно служить этим двум богам нельзя. Слишком они разные, эти боги. И не верить он не мог: отставному майору надо во что-то верить. Только здесь же важно не то, что человек верит, а во что он верит, керигма. А время, между прочим, было дурное: по стране с экранов теликов звучала апокалиптическая лабуда. Пачками повылезали всякие Любушки, Пелагеи, Авдотьи. И все, как один, потомственные предсказательницы, профессиональные целительницы и опытные ясновидящие с сорока ступенями инициации. Даже мама подсела на эту околесину, меня, понятно, потянула. Но дальше всех пошёл отец. Тот обратился к какому-то магу по имени Димир, обещавшему кодировать на деньги и поражать врагов. Короче, два приворота в одном флаконе, по одному прайсу. Всё бы ничего, но маг-то оказался чёрным, хотя трудился «по благословению, с молитвой». Он научил отца работать с иконкой: встать в церкви перед намоленным образком, навести дорожку и качать энергию, как нефть из скважины. Самое прикольное, батя сильно заразился идеей, сделался типа адептом мага, кхм, притащил домой особые иконы — чёрные. Они были небольшими, помещались в нагрудный карман, сам Димир их дал. Именно с ними рекомендовалось «ходить по церквам и собирать удой». Те вроде считались энергетическимим ловушками или типа батарейками, только меняли переполюсовку, чтобы не случилось замыкания.
— Я что-то слышала про чёрные иконы, — призналась Нэнси, — вернее, читала у Лескова. Он писал, что за этим могут стоять старообрядцы, что это такой их способ бороться с интервенцией Запада.
— Ну, вы вспомните ещё Ветхий Завет и пророка Моисея, — фыркнула Ира, — что водил сорок лет евреев по пустыне и которому никто не верил. Староверы здесь при чём? Их успели обвинить уже во всех смертных грехах, кажется, только что масонам уступают по популярности конспирологических теорий. Чёрнокнижные иконы, как раз, дело рук столь любимых Иванголовым сатанистов. А этот маг сам же, наверно, их и штамповал на каком-нибудь ризографе. Я бы так делала, чесслово!
— Всё логично! Если есть Библия Дьявола, почему не быть тогда дьявольским иконам, — высказался Бомба. — Непонятно другое. Есть иконы, писаные по православному канону, где присутствуют изображения нечистой силы. Как относиться к ним? Да и пентаграмма Дьявола может трактоваться очень двояко. Общеизвестно, что пятиконечная звезда символизирует четырёх евангелистов и Христа.
— А что за канонические иконы с изображением нечисти? — спросила Ленка.
— Как же? — удивился Стёпа. — Икона Страшного суда Иоанна Богослова, например. Там тебе показано и вечное блаженство в раю, и вечные муки в аду со всеми, так сказать, пикантными подробностями.
— Есть ещё икона Иоанна Лествичника, — предложила свой пример Ира. — Та, что с лестницей, помните? Там прям черти нарисованы, что тянут грешников в свой ад.
— Или Святой Георгий Победоносец, поражающий змея, — вспомнился классический сюжет Нэнси.
— Тоже верно, — согласился Стёпа. — Очевидно же, что змий — символическое изображение Сатаны.
— Не стоит излишне мистифицировать иконопись, — возразил Глеб. — Это вульгаризм.
— Что позволено Юпитеру, не дозволено быку! — ехидно сказала-выдохнула Ира. Быть на ножах с Глебом для неё, походже, стало штатным вариантом времяпровождения и едва ли не будничным пассажем. — Как сатанистов мешать с фашистами, так это мы обеими руками, а если вдруг косой взгляд на православие, так держите меня семеро.
— А православие здесь ни при чём, — спокойно возразил Глеб. — Просто, если малолетка малюет звёзды на небе, вычерчивая их пятиконечными, это ещё не значит, что он увлекается оккультными науками или, наоборот, склонен к монашескому постригу. Икона не есть Бог, а змий не есть Дьявол. Люди молятся не материальным знакам — левкасу, краскам или доске, а духовным — божественному или сатанинскому началу. Это уж кому что, — он выразительно посмотрел на Ирину. — А спутать адописные иконы с каноническими невозможно. Я знаю, о чём говорю. Я их видел своими глазами.
