Справедливости ради, следует оговориться, что Ленкина философия отнюдь не опрокидывала чувство морали или нравственности, она даже не преуменьшала эти категории. Колоризованная жизнь, как и разукрашенный вручную фотохром, в большей степени зависел от компетенции того, кто разрисовывал. Что шепчет твоя совесть? Ты должен стать тем, кто ты есть. Sic!
Уже в первый свой рабочий день она услышала это пущенное невзначай словечко. «Расходники, — беспечно сказала Вика Усцелемова, пухлогубая брюнетка с низким декольте, с которой началось похмельное утро понедельника, — они долго не живут. Не трать время на жалость, просто старайся дистанцироваться от эмоций, но не от работы!»
Краткий ликбез для новой сотрудницы «Энималсленда» Лены Милашевич проходил в дверях кабинета, увитого курсивом гравировки на пластмассовом «под золото» шильдике «Коммерческий директор». Табличка сберегалась исключительно для проверяющих органов, хотя помещение давно служило по большей части складом для хранения кулей фасованного комбикорма и прессованного сена. По меньшей части — ровно на треть — это была комната приёма пищи, она же раздевалка. На время проверок дверь запиралась на ключи и пломбировалась пластилином, а инспектирующим торжественно вручался номер контакта. После телефонного звонка ревизоры делались безэмоциональными и нелюбопытными. Постреляв для проформы липкими глазами по углам, они терялись до следующего раза.
Отнюдь не считавшая себя угнетённым полом, Усцелемова исполняла не только ответственную должность, указанную в заглавии таблички, но и все остальные административные посты. С младых ногтей Вику приучали к конкуренции, поэтому даже подбор кадров была вечным кастингом на пути к её жизненному кредо «я самоутвеждаюсь — значит, существую». Совместный труд с мужчинами Усцелемова не переносила, предпочитая в мужской компании отдыхать, а не работать, поэтому в штат набирался только женский коллектив определённой поры, верхняя планка которой отсекалась Викиным возрастом, отпраздновавшей не так давно свой тридцатилетний юбилей. Это не мешало ей чувствовать себя в поре «21+», где «плюс» такой же короткий, как муслиновая мини, в которой она любила появляться. Напомаженная, обильно политая духами, Вика предпочитала нетрадиционные для бизнес-леди откровенные фасоны. Боевой раскраской, коротким нарядом и длиннющим ароматным шлейфом она изводила в округе всех самцов, а в особенности двух. И если первый был по жизни полосатым скунсом, при появлении директрисы неизменно выбрызгивающий едкую струю секрета, то второй — коротконогий вертлявый живчик Женя Регнер, губящий себя игрою в автоматах — вёл, что ли, чуть сдержанней, интеллигентней. По сути, он был исключением из негласного феминистического принципа Вики, выполняя мелкие поручения там, где требовалась мужская сила и смекалка. Говоря иначе, Регнер был на подхвате, его звали тогда, когда в нём возникала насущная необходимость. Например, прибить доску в вольере, ссыпать тяжёлый мешок с зерном в пакет или поменять под потолком перегоревшую лампочку на исправную. Всё остальное время Женя просиживал штаны этажом ниже, в игровом зале, где числился в охранниках, работая по экзотическому графику сутки/двое, из которых «двое» он работал, а на третьи отсыпался, причём не где-нибудь, а на складе, за дверью с табличкой «Коммерческий директор». Не то, чтобы Регнер был трудозависимым — который год подряд так он отрабатывал святой карточный долг. В «Энималсленде» Женя числился волонтёром — официально работал за идею, а неофициально — за койко-место, в котором всеми фибрами своей души желал увидеть однажды Вику. Конечно, Регнер был никаким не добровольцем, а тайным Викиным поклонником, впрочем, лишённым напрочь шансов. Приходилось Жене до поры до времени довольствоваться подглядываниями в раздевалку через смежную со складом стенку, неплотно сбитую из ДСП щитов. О его чувствах знала — или догадывалась — и сама Вика, и своекорыстно вила из него верёвки.
Трогательный зоопарк, куда устроилась Ленка, едва ли был больше её купчинской «двушки». Это было помещение с плохой вентиляцией и без естественного освещения на последнем уровне трёхэтажного торгового молла недалеко от Финбана — Финляндского вокзала. С «Энималслендом» делили пространство ресторанный дворик и кинотеатр. Этажом ниже располагался пресловутый игорный клуб с плеядой шоу-румов нижнего белья. Дамские исподники в кружевах и без, напяленные, подвязанные, навешанные на манекены, были щедро пересыпаны фудматами, кофематами и кондоматами, а ещё ниже — весь первый этаж — занимал сетевой универсам еды.
Всего за неделю, отказавшись в знак солидарности с Регнером от выходных (Лена и Женя быстро «скентовались», настроившись на общую волну) и тем самым зарекомендовав себя в глазах директрисы лояльным и благонадёжным человеком, Милашевич совершила, пожалуй, самую стремительную карьеру за всю историю «Энималсленда», превратившись из стажёра в супервайзера. Но слово это — «расходники» — присосалось холодной пиявкой к тонкой шкуре нового сотрудника, и всю длинную рабочую неделю кололо и посасывало, оставляя досаждающе-назойливое ощущение. Для себя Ленка решила, что Вика просто озабоченная баба, а потому «желчью брызгать привыкшая». Но прошла неделя, и уик-энд, ставший для Ленки рабочим буднем, показал что директриса далеко не самый злобный персонаж этой истории. Настоящим исчадием зла — кто бы мог подумать — оказались посетители. Неведомые создатели «Энималсленда» выбирали место, делая ставку на проходимость, и — не прогадали. С утра до вечера народ тянулся нескончаемым потоком. В большинстве своём это были родители с детьми. Если в будни в основной массе валили мамочки, то в выходные концентрация отцов заметно повышалась. «Феномен воскресных папаш, — объяснила Усцелемова. — Кажется, в социальном институте такое явление есть».
Папаши обычно проявляли меньше интереса к зверюшкам, нежели их чада, мамаши — напротив, иной раз турсучили питомцев с такой энергией, с такой настырностью, что им могли бы позавидовать их драгоценнейшие отпрыски. Подопечные Ленки — Джуниор, Ниф-Ниф, Наф-Наф, Нуф-Нуф — не имели столько паблисити, как всеобщие любимчики — енот Раскал и питон Мотя. Эта сладкая парочка не только тянула лямку славы, но и делала кассу. Пройдя боевое крещение и получив новую почётную должность супера, Ленка взяла фаворитов под свой патронаж. Крики и беготня детей, нескончаемые их прикосновения и тисканья настолько сносили крышу Моте и Раскалу, что к вечеру апатичный питон делался агрессивным, а энергичный енот превращался в подавленного, удручённого зверька. Вконец замученный трёхлетней девочкой с голубыми бантами и хорошо развитым хватательным рефлексом, Мотя уколол своим змеиным зубом палец юной мучительницы. Мама девочки тут же с исступлённым отчаянием бросилась отсасывать воображаемый яд, а когда Ленка объяснила, что укус питона хоть и болезненный, но не ядовитый, попёрла на неё с угрозами. Попытка объяснить, что Мотя ни при чём, что виновата даже и не девочка, а еёная мамаша, с молчаливого согласия которой прививались киндеру бессострадательность и антигуманизм, вызвали такой всплеск матершинных междометий, что у Ленки, прошедшей курс молодого бойца в общаге биофака и слышавшей, казалось, самый изощрённый бранный лексикон, округлились и полезли из орбит глаза, а уши стыдливо заполыхали жаром.
На этом инциденты себя не исчерпали. Аккурат на следующий день, в воскресенье, другая «яжемать» двух близнецов-малявок — лошадь в плиссе с кузнечиковыми ногами на высокой шпильке — после долгих неутолимых тисканий уронила енота, чебурахнула прямо с верхатуры своей лошадиной туши. Итог: ушиб брюшной полости и трещина ребра. Приехавший ветврач забрал беднягу в клинику. Ленке он потом признался, что возится с животным только потому, что тот — главная статья дохода зоопарка. Вскоре она убедилась в словах ветеринара. Животных не лечили: мелких скармливали хищникам, а крупных усыпляли дроперидолом и выбрасывали в непрозрачных полиэтиленовых пакетах вместе с мусором. Расходники — они и есть расходники.
