Нэнси ухватилась за ремни, те поддались с трудом. Кожа тихонько скрипнула, и под распахнутою крышкой обнаружился тайник, внутри которого лежала книга — точная, хотя и уменьшенная копия книги-секрета — в паутине, пыли и высохших до невесомости мух. «Что за матрёшка? — с удивлением подумала она, но слова помимо воли произнеслись вслух, вывалились эхом, стукнулись о стены и растерялись где-то высоко, подхваченные ветром. Она повела ладонью, отодвигая паутинную завесу, тронула легонько пальцем крышку — та же благородная кожа, те же латунные замки. Достала томик и поспешила развязать ремни. Она серьёзно опасалась (но и почему-то надеялась), что и эта книга выйдет тайником. Не ошиблась! Хотя матрёшечный рефрен не оправдал себя, исчерпанный в диаде, тайник оказался не искусно стилизованным под книжный том, а взаправдашней книженцией с нычкой в духе не крепкого аглицкого детектива, а, скорее — Нэнси пыталась подобрать слова — пёстрых пинкертончиков
32 о похождениях Дрю или братьях Харди. Сделанный на скорую руку, он представлял собой вырезанную прямоугольником полость в толще страниц, на донышке которого, из подстилки в несколько нетронутых листов поблёскивало что-то. Нэнси перевернула книгу и вытряхнула на ладонь тяжёлый полупрозрачный предмет в форме падающей капли, по всей видимости, камень. Поднесла его к струившемуся из стенных пробоин свету и заглянула сквозь него. В янтарном эфире вяз инклюз светло-бурой паучихи. Окаменевшая смола хорошо сохранила останки крупной самки крестовика — она выглядела, как живая в затаённо-смиренном ожидании несчастной жертвы. Одна из восьми мохнатых лап чуть вывернута, будто натягивает невидимую тенёту, чтобы словить колебание нити — сигнал к решительному действию. Нэнси с удивлением перевела взгляд на тайник внутри самой большой, первой книги, полный мушиных мумий, испитых досуха, и ей стало не по себе. Она снова посмотрела на насекомое и увидела (или ей только показалось?) как мохнатая лапка, магнитом притянувшая в себе внимание своей неестественностью, медленно, преодолевая вязкость каменевшей миллионы лет смолы, возвращается на место. Нэнси вскрикнула и уронила янтарь. Тот дробно заклацал о что-то твёрдое, будто рикошетом соударений рассухаривал колосники. Нэнси наклонила голову, но не увидела ничего кроме красных мерцающих рек, текущих сквозь веки. Звук повторился и откуда-то издалека, из глубин окрестного космоса до неё донеслись раскатоподобные слова:
— Эй там, на линкоре! Фонтанки не видать?
Реки разлились до кипящей магмы, сочащейся сквозь приоткрытые веки. Она уснула и ей приснился сон. Странный сон, очень странный и очень подробный сон. Не было храма, не было изуродованных книг, не было тайника и отвратительной волосатой паучихи, копошащейся внутри янтарной капли. Это был только сон, кошмарное, пугающее реальностью сновидение…
Она распахнула глаза, и мерцающие кванты света хлынули в зрачки. Сквозь их бешеный поток она словила две продолговатые фигуры, похожие на спилберговских гуманоидов, проявлявшихся медленно в сгущённом ярким светом молоке, точно изображение на фотокарточке. Один из них гулко, будто прорываясь сквозь водяную толщу, поинтересовался, отомкнут ли ему дверь, и смачно, по-матросски огрубил вопрос крепким выражением, добавив что-то непечатное (про линкор), требовательно поколотил костяшками в стекло.
Это был Глеб, это его голос нещадно изрыгал обсценные эпитеты. Его лицо, наконец, прорисовалось чётко. Оно не выражало зла, но и доброты не наблюдалось. Нэнси разблокировала двери и предпочла устраниться в глубину салона. На всякий случай.
— Ну ты даёшь, подруга! — Ленка протиснулась на переднее сиденье. Физиономия её лоснилась и румянилась от долгого пребывания на солнце. — Уж не знаю сколько времени топчемся у машины…
— Пардоньте, медмуазели и мусье! — извиняюще произнесла она, но это прозвучало против воли откровенно издевательски.
— Кхм! — недовольно и строго сказал Глеб, скрепя салонной кожей, неуклюже садясь за руль. — Прямо расстройство… Шкипер, не делай так больше!
— Не делать «что»? — Нэнси осмелела, решив, что лучшая защита — нападение. — Меня разморило. Что мне надо было делать: спички в глаза или скотч на веки клеить?
Ленка остужала пыл Нэнси шуткой:
— Уставшая баба — зверь-баба!
Но тут же делалась серьёзной, обращаясь к Глебу:
— Человек не досыпает, это правда. — Она перевела взгляд на Нэнси, участливо спросила у неё: — Это из-за твоего заказа, да?
— Я чуть выбилась из графика.
— Что ты напал на неё? — возмутилась Ленка и шутливо стукнула Глеба кулаком по плечу. — Просто не надо было отставлять ключи в зажигании. Вот и всё!
— Ленчег, — ласково и терпеливо сказал Глеб, — кондей без ключа не будет работать. Ты же не хочешь вместо подружки заполучить жареную во фритюре котлетку?
— В первую очередь этого не хочет сама подружка! — ответила Нэнси. — А почему сразу во фритюре?
— Звучит аппетитно!
— Э-эй! — И Ленка снова стукнула его кулачком.
«Очевидно, — подумала Нэнси, — у ребят начался новый виток отношений». Ну и хорошо! Значит, не зря съездили.
Глеб развернул машину, выехал на дорогу и они медленно заколыхались на кочках, протискиваясь сквозь деревню.
— Не зря съездили? — последнюю мысль она обратила в вопрос и со значением посмотрела на Ленку.
— Нет, птичка обломинго пролетела. Знаешь такую?
— Слыхала.
— Ну вот, — кивнула она, — попасть внутрь нам не удалось. Икону мы не видели, зато — бинго! — встретили паломников. Вернее, я так подумала, а Бигл сказал: кладоискатели.
— Чёрные копатели, — поправил Глеб.
— Даже так? — удивилась Нэнси.
Она вспомнила свои археологические вылазки. Конечно, одно дело — легальный коп и совсем другое — самодеятельный поиск. В условиях археологических раскопок ей никогда не доводилось встречать чёрных копателей по вполне понятным причинам: те предпочитали никаких контактов не иметь с официалами, сильно недолюбливавших энтузиастов-одиночек. Конечно, словесный оборот «сильно недолюбливали» не дотягивал до меры генетически острой неприязни, питаемой резидентами официальной науки. Так, в одном из номеров «Истории и археологии» один кандидат наук с благозвучной фамилией Прусачок призывал всё археологическое сообщество «широко распахнуть глаза на проблему чёрных вредителей культурного наследия», бравируя такими громкими фразами как «бедствие национальных масштабов», «бесчеловечные акты вандализма» и «тотальное уничтожение археонаследия». Неутешительные свои итоги на пятнадцати журнальных полосах он подводил печальным наблюдением, что-де в нашей стране не хватает правоприменительной практики и призывал правоохранительные органы наказывать профанов-корыстолюбцев по всей строгости закона.
Сама же Нэнси придерживалась другого мнения. Уже тогда ей казалось, что кандидат явно спекулирует юридическим аспектом. В попытке реконструировать прошлое, мы, хотим того или нет, его невольно искажаем. Искажение в процессе изучения даёт отнюдь не лопата или даже не экскаваторный ковш. Интерпретация документа или факта очень сильно завязана на субъективных факторах исследователя. Конечно, запаса знаний и объективности определённо больше у учёного. У него никогда не будет твёрдолобой, почти сектантской предвзятости, но! — и страсти не будет, и авантюрной беспринципности, и бзика в голове. А у энтузиаста-профана — будет! Тогда не являются ли одиночные поиски с металлодетектором спасительной операцией, а не бесчеловечным актом вандализма, коим мнит его Прусачок?
