И такими убийственными казались эти контраргументы, настолько они звучали убедительно, что внутренний чертёнок незаметно выгнал нежно-розовые, прозрачные на перепонках крылья, а ангелочек укомлектовался развесистыми рожками — и всё сразу стало на свои места. Конечно, в это откровенно нерадостное утро всё шло как по написанному: зелёная вечерняя звезда уж отошла, а жизнь, розовая до предела, нашла тебя некстати — с несбывшимися надеждами, обманутыми ожиданиями и жуткою мигренью.
Она глянула мельком на приглашение, выполненное на цветной картонке с аппликацией в виде крыши сказочного домика — с печной трубой и дымными колечками, отложила в сторону и свела у подбородка растопыренные пальцы рук.
— Препати? Ты о чём, подруга?
— Хороший день рождения всегда начинается с репетиции, и мы её непременно проведём на крыше дома моего.
За дверью раздался глухой перкуторный звук, словно кто-то истошно колотил по пустой коробке.
— Я не сказала, да? — Ленка театрально изобразила на лице некое подобие удивления. — Буба остался у меня. Он и его Абени будут с нами.
О Абени Нэнси была наслышана, как и о том, что Тарас имел обыкновение давать собственные имена всем ударным, на которых он учился и которыми владел. До африканской дарбуки Абени (полное имя Абени Ибэй — кажется, в переводе с одного из африканских диалектов означало «та, которую долго ждали с eBay»), был тулумбас Мать с колотушкой Мачехой — Мать-и-мачеха — а ещё раньше, самый первый, дамара Тамара — ритуальный барабан в форме песочных часов — непременный атрибут сакральной мистерии, теперь невыездной из-за рассохшегося корпуса.
— Ленка, ты немилосердна.
— Питерское лето невозможно без вылазки на крышу, — сказала она и строго напомнила, указав на браслетную змейку её же часов: — Полчаса!
Не дожидаясь никаких договорённостей, она выпорхнула из комнаты.
Препати на крыше с барабаном в восемь утра это, конечно, жестоко, особенно после того, что было накануне, но, к счастью для Нэнси, Абени быстра выбыла из списка крышных пребывателей. Закрывшись в туалете, Тарас ещё несколько мучительных минут уговаривал настроечным ключом ударный инструмент. Так и не склонив любимицу к достойному звуку, он вышел в коридор и обречённым голосом объявил, что проклятая питерская влажность не пожалела старую козу, так что той потребуется перетяжка. После столь категоричного заявления, Нэнси решила, что её понедельник (в отличие от понедельника Абени) определённо налаживается на определённый мажорный лад.
Страшно жовиальная и добротно упитанная фигура Бубы — широкая белая кость, как снисходительно говорила о его комплекции Ленка, — чрезмерно подвижная для раннего утра, дополнялась нелепым амплуа неугомонного весельчака. Он успел проснуться раньше всех (Нэнси даже не представляла насколько раньше — и не хотела представлять), сходить за апельсинами на местный рынок и отжать кувшинчик сока. К тому моменту, как она закончила мочить зубную щётку под струёй воды, из приоткрытой кухонной двери уже доносился вкусный перестук вилок и ложек. Уже одного этого звука было достаточно для выделения желудочного сока. Пышный омлет с молоком и яйцом, запечённый в духовке — привет из школьной столовой! — только усиливал запахом и видом гастрономический прелюд.
Нэнси подозревала, что идея отметить день рождения на крыше могла принадлежать Бубе, хотя пуститься с кондачка в безрассудное культмероприятие тоже было очень в стиле Ленки. Нэнси, к примеру, никогда не причисляла себя к фанатам руфинга, потому что считала — отваги требуется неизмеримо больше, чем может вместить носимый внутри запас беспримерной храбрости (она подозревала, что такой запас у неё, скорее всего, вовсе отсутствовал). При этом отдача в виде обострения припадочной романтики была столь смехотворной, что нечего и говорить об уместности такого рода вылазок. Но экстремальное покорение Ленкиной девятиэтажки оказалось необременительной и нестрашной кампанией, то есть… почти.
По сварной лестнице под высокий потолок за дверь с висячим замком, ключ от которого неосмотрительно обитал на связке, отданной Борисом Ильичом, они попали на скучный, в крысиных экскрементах забетонированный чердак, а уже оттуда за щитом из толстолистового железа, привинченный здоровенными гайками к основанию из наваренных болтов (выкрутить гайки, прибегнув к чудо-инструменту бобка, для рукастого Тараса оказалось минутным делом), обнаружилась плоская крыша, покрытая толем, местами вздутым от жары и потрескавшимся от морозов. За лифтовой комнатой с элементами бетонного декора покорителям открылась не слишком живописная картина Купчино с тридцатиметровой высоты, загромождённая грибками мусоропроводных шахт и тарелками антенн, соединённых между собой проводами телесети. Впрочем, Ленку это не смутило: в день своего рождения она собиралась наслаждаться притопленными на излёте белых ночей сумерками города и огнями его исторического центра. При хорошей погоде можно было доглядеться и до самого Петергофа, пока же в перспективе просматривался только пулковский аэропорт за асфальтным бюгелем кольцевой автодороги. Воздух стоял, зудел парною духотой, которая здесь, на высоте переносилась почему-то тяжелее. В висках поламывало, ворочалось что-то инотельное. Нет, небольшой, похожий на простудный, ветер-сквозняк всё же бражничал по крыше, но лучше бы его не было вовсе. Из-за дрейфующего натяжеле надоедного амбре из пищевых отходов и канализационных масс с легчайшей едко-серной примесью, моментально навеяло во весь голос: я, ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный…
Источником духотворной поэзии служили, судя по обострению строфы, грибки отдушин.
Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем дерьме,
наших дней изучая потёмки,
вы,
возможно,
— Воздух — вдохните-ка! — относительно свеж! — Нэнси ядовито улыбнулась — язвительный злодей забавлялся ситуацией. — Какой прелестный кондовый аромат!
— Уже внимать тонким вибрациям твоего сарказма?
— Можно, — разрешила Нэнси.
— Ты привыкнешь, — беспечно сказала Ленка. — Ещё месяц или два в Питере и ты просто перестанешь это замечать.
— Исключено, — покачала головой она.
— Была такая древняя профессия в замечательной Руси, — проронил Тарас, — то есть… я хотел сказать замечательная профессия в древней Руси. Называлась золотарь. Знаете, чем занимались?
— Чувствую подвох, — безразлично откликнулась Нэнси после томительной минуты, рассечённой гнетущей паузой: она знала этот вытеснённый из современного языка эвфемизм, но решила поощрить эрудицию Бубы, лишь бы не обижать того своей осведомлённостью. — Напрашивается очевидное. Намывали золото?
Когда Тарас улыбался, в уголках его безмятежных, чуть-чуть восточных глаз собирались тонкие морщинки, придавая лицу благосердый вид. Случалось это часто. Можно сказать, улыбаться — было привычным бубыным состоянием. Вот и сейчас он растянул губы в снисходительной усмешке, позволяя демонстрировать тонкий расчёт на ответ-ловушку.
