Но даже после такого открытия, она не собиралась заниматься переводом книги, вроде того, что это челлендж — вау, круто! — я её сейчас переведу. Она бы благодарно приняла возможность от проводника, который мог бы обеспечить ей путешествие по страницам миров писателя. Эту возможность мог дать профессиональный переводчик (или группа таковых). Но «Шайтанские аяты» были ненаходимы в русских переводах: ни в библиотеках, ни в книжных, ни в Сети. И Нэнси понимала: что в самом обозримом будущем эти переводы не появятся.
Всё это было очень по-киношному, и отсылка жанра становилась очевидной уже в супрематических пропорциях изображения. Нэнси нравилось думать, что её хроника могла бы попасть на любительское видео полускрытой малоформатной камеры. Со стороны зрителя Аня Окунева продолжала быть среднестатистическим конформным существом — и общий дух картины, её изобразительный ряд и диалоги были бы весьма созвучны аудиовизуальным образам-символам, но только как иллюстрация дуального мира причин, каждая из которых разворачивала новые цепи событий для обновлённой Нэнси. Происходящее «на экране» всё дальше относило её от двух летних недель, проведённых в Петербурге. Она была вовлечена в пространство другого кадра, хотя другой кадр не мог аннулировать питерский «видеоряд». Скорее это был прыжок из реального в гиперреальное для достижения одной-единственной способности — артикулировать происходящим. В Питере Нэнси такую способность, как ни старалась, не могла заполучить. Город с амплуа очаровательного волшебника забивал её вселенную ненужными помехами чудачеств. Не утрачивая своей первоначальной остроты и авантюры, он подчинял расщеплённой логике всякие явления и происшествия, непременно с медленным наездом камеры в лицо.
Перетасовав и разменяв четыре буквы из пяти, совершив культурный мезальянс из города на Неве в город на Каме, Нэнси с радостью отметила, что смена парадигм всё встроила обратно на свои места. Составы дней поползли с угрюмостью дредноута. Кто-то мог бы возразить, какая же это гиперреальность? Гиперреальней некуда! Миновав степенную мифологичность Питера с его фольклорно-деструктивными героями, Нэнси вдыхала полной грудью чахлый пермский воздух, забираясь с ногами на подоконник и упёршись лбом в залитое солнцем оконное стекло. Она всё больше утверждалась в мысли, что экзальтация мгновения с меланхоличной интонацией обнаруживает множество точек соприкосновения с пространством её родного города. Определённо он нёс в себе терапевтический эффект. Устойчивая механика городского существования позволяла извлекать звук эталонной частоты из единственного камертона её реальности — творчества. Мир комнаты — её комнаты, мир улицы — её улицы, мир города — её города — оказывались соединёнными в несомненной, подлинной реальности. Структуры повседневной жизни, набившие оскомину до терпкой кислоты во рту, бесконечно умножались, накладываясь друг на друга, образовывали дисциплинарный конструктив, некий инкубатор, помогающий установить взаимоотношения с самим собой в призме «понимательной» оптики. Он, кажется, наметил лёгкий контур, быстрый набросок её формулы творчества.
Мысль искать помощи на стороне пришла внезапно. Вначале она серьёзно думала просить о помощи Бориса Ильича. Её «домашняя кулинария» в области английского, безусловно, пасовала и не шла в сравнение с фабрикой-кухней наработанного стажа целого лингвиста. К тому же, он был не понаслышке знаком с текстом. Но очень быстро она отказалась от этой идеи. Превращение рефлексирующего интеллигента в человека действия очень сильно удивило бы её, а лингвист, очевидно, просто рефлексировал. По сути, он был не более, чем капсюльным пистоном, сдетонировавшим кучу строптивой субстанции под условным названием «Анна Окунева и обстоятельства её жизни». Конечно, его вклад был скромен, но оттого не менее значим. Без его участия взрывные работы всё равно бы состоялись, разве что эпицентр был смещён, и осколками могло травмировать намного меньше. Да и «Стихи», при всей симпатии Нэнси к языковой игре писателя, она не могла считать эталоном идеала. С таким подходом к тексту далеко не уедешь.
До определённого момента она держала в уме транслитруверианцев. У неё даже где-то был записан телефон Бубы. Но Нэнси стала подозрительной и осторожной, как выяснится позже, обоснованно. Уже тогда она решила, что перевод книги должен быть общедоступным и публичным. Это требовало больше не только ответственности, но и человеческих ресурсов. Плюс компетенции со стороны. Одним словом, она ощутила твёрдое намерение не падать никому на хвост, а сплотить вокруг себя сильную команду, самой стать ядром.
Сюжетные повороты последующих шести месяцев, вплоть до февраля, не изобиловали острыми углами: то были будни ремесленника, клепающего свой насквозь пропитанный конспирологией мутный механизм. Какие страсти могли бы бушевать под вяжущие звуки саксофона, нацеженные CD-чейнджером, но нет! Апатетично, без страстных звуков камерного джаза, в комнате, под туканье клавиш, под щёлканье мышки, под шуршание страниц англо-русского словарика — нарождался джихад. Всеобщая мобилизация давно уже грозила перерасти в Священную войну, объявленную ею по мере вербовки нужных ей людей. Под «нужными» Нэнси понимала языковых эрудитов — молодых амбициозных людей, которых она, как залежи самородной руды, постепенно открывала из тусы анимешников. Эти золотые вкрапления с сопутствующими породами почитателей японских мультиков и комиксов могли показаться на первый взгляд маловероятными, но — только на первый.
Анимешный народ крепко зависал онлайн, общаясь на форумах и в чатах. Дабы свод накопленных определённым мировоззрением порядков не пропадал зря, фанаты иногда устраивали коны — слёты — в разных уголках большой страны, в которых Нэнси не участвовала, предпочитая только виртуальную реальность. С виртуальной тусовкой её познакомили пермские ребята, некоторые из которых давно обитали в мире сугойного кавая, надо думать, permanent residency
61. Дружба с некоторыми давала представление о перегибах на местах, например, тентакли или панцу-шоцу — дядюшка Фрейд уж точно получил бы никотиновую интоксикацию, много и часто покуривая в стороне — но экстремальный джапанимейшн и увлечённость им не портила качества общения Нэнси с её отаку-друзьми. К счастью, у поклонников аниме и манги были и другие способы сбывать свои потребности в удовлетворении чувства прекрасного.
Кроме Японии в душе и полок в спальне, непременно заваленных хентай-глянцем, магическими артефактами, пушистыми трофеями (ушами и хвостами) и антропоморфными яой-куклами, эти ребята имели превосходные навыки костюмеров, швей и портных — для участия в косплеях и кросплеях. Ещё они были написаторами — писали фанфики по мотивам любимых же произведений. И переводчиками — вдохнув глубже запах свежей типографской краски или смахнув пылинки с лицензионного дивиди, сканлейтили и фансабили любимые номера и серии. Вот тут-то и скрывалось Нэнсино решение проблемы. Лучше и быстрее переводы выходили у инязовцев — студентов институтов иностранных языков. Японский, как правило, осваивался факультативно к основному. В двух случаях из трёх — это был английский.
Сперва их было вместе с Нэнси двое. К ней примкнула ветеран движения с труднопроизносимым ником, о которой Окунева знала, что она из села Кашина, переехала в Ёкбург учиться в педе на специалиста в сфере устного и письменного перевода. У напарницы колоссальная трата времени вне учебного процесса низвергалась на «мыльный» гайден
62 о драконе Шенлуне по мотивам «Драгонболла», который сочинялся на английском для какого-то фан-клуба в Риверсайде. Можно сказать, Нэнси удачно встретила пособницу: так как раз решила, что её опус — никуда не годный PWP, и двумя кликами мыши она избавилась от обязательств перед риверсайдскими отаку, тем самым наделив себя солидным профицитом времени. Они условились, что будут работать под псевдонимом, который Нэнси, после недолгих раздумий, одолжила у персонажа Агаты Кристи — Анны Нэнси Оуэн, в оригинале U.N.Owen. Прочитанное слитно, оно звучало, как «неизвестный». К сентябрю в ход пошла другая трактовка аббревиатуры A.N.O. — Алек Норман Оуэн, появившейся на свет тоже не без помощи известной романессы. Маховики судьбы в лице обширных связей «Аннушки из Кашина» захватили в процесс ещё четверых, двое из которых оказались (sic!) парнями.
