В разгорающемся воинственном пылу, переживая минувшие события, Глеб раз или два задевал острым локтем Нэнси, упреждающе отодвигался. Он нервничал, она безошибочно это определила по тому, как он метал узловатые, худые пальцы в волосы, охватывая плотными скорлупками ладоней лоб, сжимал его, отпускал и повторял всё снова. Через пару горячих фраз он вдруг сильно качнулся и снова приблизился вплотную к ней.
— Так я, сам того не ведая, попал в поле зрения ГБ, — продолжал он тоном выше, — а после похорон отца, через четыре дня к нам заявился некий человек, который назвал себя Тамазом Гарибацхелией. Он представился старым другом отца и боевым его товарищем по Афгану, хотя прежде ни я, ни мама его никогда не видели. Он сказал, что когда-то занимал приличную сумму денег и вот пришёл её вернуть. Гарибальди не смог предъявить даже расписку, сослался на устную договорённость с отцом. Долг возвращался тут же, на кухне, стодолларовыми купюрами. Сумма оказалась до неприличия «приличной». Афганские «чеки» отношения к валюте не имели, мама не могла поверить, что такие деньги вообще когда-либо водились у отца. Она тут же почуяла неладное и связала доллары с чёрными иконами отца: категорически отказалась их брать. Я тогда ходил под подпиской о невыезде, мне пытались шить хранение наркотика — обычный подброс, как делают в таких случаях, когда особо ухватиться не за что. Со мной у ментов вышла накладка: нужные им бумаги я упорно не хотел подписывать. Тогда они прессанули меня через мать: инсценировали ограбление. Это сейчас я задним числом понимаю, что у ментов меня отвоевали раньше и до кондиции доводили не они. Хотя какая разница? После нападения Гарибацхелия появился снова. Он перехватил меня ровно в том же месте, где произошёл налёт: у подъезда дома. Он снова предложил деньги — и я взял. Мне нужно было откупиться от ментов. Я так думал. Тогда-то мышеловка и захлопнулась.
— Не совсем понимаю. Этот Гарибальди выдавал себя не за того, кем был на самом деле?
— Нет. Он просто до поры до времени не говорил всей правды. Он был не только другом и боевым товарищем отца, но и его агентурным куратором. Отец двенадцать лет работал чекистом на подписке.
— Что это означает?
— Всё очень просто! Бывает так, что для осуществления определённых оперативных ходов необходимы реальные специалисты с «чистыми» делами, люди, которые не пробиваются по базе ни с какого уровня. Мой отец подходил идеально: у него были определённые навыки, которые он получил на войне, но при этом он никак и нигде не ассоциировался с конторой. Это было очень важное условие в случае провала. После 95-го он получил должность и даже некоторое время возглавлял операцию по выявлению латышских ультрарадикалов, в которой, правда, потерпел провал и был с позором снова выдворен за штат, где тихой сапой проработал вплоть до своей кончины.
— И ты ничего об этом не знал?
— Даже мама не догадывалась. Я узнал от Гарибальди, когда мы встретились с ним в третий раз и он показал мне папочку, где находился весь нарытый на меня ментами компромат: и участие в незаконном пикете, и сопротивление при задержании, и хранение наркосодержащих веществ и даже их сбыт. Нашли, не поленились, представляешь, какого-то барыгу, который свидетельствовал против меня. Там, конечно, всё было шито белыми нитками, но папочка при нехорошем раскладе тянула лет так на двенадцать. Я только представил, когда я выйду на свободу, мне будет сорокет. Другая страна, другая власть и я другой — выправленный или поломанный тюрьмой до хруста. Мне стало страшно. И обидно. За мечту. До соплей! А Гарибальди талант верёвки вить из человека, у него к этому сверхспособность. Предложил меня продюсировать, на их жаргоне это означает курировать, точно так, как он курировал отца. Так я стал чекистом.
— И сколько таких как ты… внедрённых?
— Точно сказать нельзя. Не потому что не положено, а потому что не известно. Особенность внештатов заключается в том, что делами с их личными данными ведают только продюсеры. Во всех отчётах фигурируют оперативные псевдонимы. На учёт в отделе кадров внештатных сотрудников не ставят и зарплату они получают через куратора, которая проводится по бухгалтерии по номеру контракта конфиденциального сотрудничества.
— С ума сойти! Вам ещё и зарплату платят!
— Но не за идею же работать, в самом деле! — удивился Глеб. — Хотя есть и такие, не спорю. Могу сказать наверняка, что за студентами крупных вузов в стенах учебных заведений и общежитских городков установлен контроль и слежка. Особенно интересуют чекистов всякие объединения, ассоциации, общины. Говорят, что в каждом подобном коллективе есть один агент или, хотя бы, резидент. Но проверить это невозможно: не для того нас вербуют и внедряют, чтобы можно было посчитать…
— Значит ты именно так вышел на транслитруверианцев?
— Нет, это не моя заслуга. Мой предшественник разрабатывал Бубу. Должен был втереться к нему в доверие с тем, чтобы выведать адрес типографии или хотя примерное её расположение. У него не получилось. Тогда зашли с другого края и закинули меня. Вначале я не знал даже за кем слежу. Пока я был кандидатом, это что-то вроде испытательного срока, расшифровка объекта заинтересованности органов не допускалась. Мне была предоставлена фотография одной девицы, дан примерный маршрут её движения. Моя задача минимум заключалась в знакомстве, а задача максимум сводилась к тому, чтобы попасть «на шабаш», на квартиру к Милашевич, частой гостьей которой она была.
— Ты говоришь про Иру? — Нэнси побледнела и осунулась. — Это было всё подстроено?
Глеб молча кивнул.
— Я подобрал её к себе в машину не случайно, до этого пять дней пас, так что выполнил программу максимум и, в общем, испытание прошёл: попал «на шабаш» и стал таким же завсегдатаем, как Ира. Сразу после этого Гарибальди ввёл меня в курс дела.
Взгляд Нэнси потускнел и даже стал враждебным. Она стянула тёплый тренчкот, ставший в натопленном помещении удушливо жарким и уложила на колени.
— Я хочу пить!
— Что?
— Что непонятно? Принеси мне воды, Глеб.
— А… сейчас.
Он заметался по залу и вскоре вернулся со стаканчиком воды. Нэнси сделала глоток, другой. Вода немного отдавала тёплым запахом резины, будто её до этого таскали в грелке.
— Мерзость, — призналась она и с силой вложила ему в руки стаканчик.
Глеб пожал плечами: он не знал, как расценивать это признание и в первую очередь: к чему (или к кому) оно относилось. На всякий случай он виновато посмотрел на Нэнси, но не поймав её взгляда, принял на свой счёт.
— Здесь есть гардероб, — сказал он, мягко перехватывая её тренчкот. Замешкался: — Могу и куклу…
— Эмилию, — подсказала Нэнси.
— Да, давай и её прихвачу.
— А что там наверху? — спросила она, когда Глеб вернулся с номерками. Нэнси запрокинула голову и указала на верхние ярусы, что просматривались в искривлённом перспективой ракурсе.
— Там? Экспозиция. Контакт со зрителем.
