— Что, удивлена? — продолжал он, перехватив её ошеломлённое, сражённое выражение глаз, подбоченясь и захватив в горсть срезанный, костлявый подбородок. — Если ты решила развязать священный Джихад (Нэнси вздрогнула: «Ну вот и дошли до главного!»), ты должна понимать, что будет после.
Она оглянулась за поддержкой (какой поддержкой? и от кого она здесь её ждала?) и её взгляд пересёкся со взглядом Ольги Львовны, удивительным образом перепорхнувшей из фойе на второй этаж. Строжайшее предупреждение прочитала Нэнси в сдвинутых бровях женщины, может, предупреждение о том, что впереди жестокая расправа и надо быть готовым ко всему. Или Нэнси так только показалось, потому что Ольга Львовна опустила задрожавшие веки и дробно засмеялась, развернувшись боком, и сразу стало видно, что она говорит по телефону. Вокруг да около тёрлись незнакомые Нэнси люди, и все они, словно знакомые друг с другом, что-то говорили, блестя глазами, и украдкой посматривали на неё. Или, может… так ей только казалось.
— Глеб, а при чём здесь фашизм? — непринуждённо, но, тем не менее, полным напряжения голосом спросила Нэнси. — Какие убеждения могут говорить в пользу того, что я фашистка?
— В России нет никаких убеждений, и фашизма нет, уж точно в нашей стране он невозможен. Так говорят с трибуны в день победы. Каждый год. Но только в 45-м мы не победили фашистов, потому что фашизм искоренить нельзя — он как йод на рану, это щиплет, это больно, но это облегчает. Ну а как иначе, посуди сама: я смотрю и вижу перед собой милую девушку, очевидно, хорошего человека, и при этом знаю, что человек этот разработал — на минуточку! — уставной документ межрегиональной террористической группы, где призывает к открытой вражде и милитаризму по отношению к отдельным этническим и национальным группам. Что это, как не элементы фашизма? Хотя, ты права! Спустя несколько десятилетий после Мировой войны многие пытаются намеренно не замечать продолжающихся сдвигов, несмотря на факты, которые замалчивать никак нельзя. Для этих явлений — их же надо как-то объяснять — подобрали слово, близкое по смыслу, сути и звучанию — неофашизм, то есть новый фашизм, чтобы чуть смягчить само понятие. Эти самые «многие», которых всё больше, ошибочно полагают, что он результат концентрированного воздействия условий внешней среды, мол, современный мир копит серьёзные риски, он подошёл к черте и всё такое. Как бы не так. Мирового фашистского проекта никогда не было, нет его и сейчас, есть только особое «наследственное вещество». Я даже думаю, что он встроен в нашу ДНК, а значит, растворён в крови у каждого. Оно существует, видимо, у всех. У одних чуть-чуть и где-то глубоко, они его, по счастью, не чувствуют и не осознают, по крайней мере, до поры до времени. У других тоже чуть-чуть, но человек это неосознанное пробуждение вдруг осознаёт и усиленно задавливает добрыми делами. Чувствует одновременно гибельность и мощь неизвестной силы и — боится её. Правильно делает! А третьи тоже боятся, у них другой страх — страх наказания перед судом земным и судом небесным. Так что добрые дела уже для маскировки, для отвода глаз, для очистки совести. Это люди — носители тихого зла, неочевидного. Есть и четвёртые — те не страшатся ничего, им даже не надо притворяться. Эту силу они в себе не давят. Генетика фашизма определяет их лицо и личность. Это люди зла громкого, кричащего. Есть, правда, и пятые — экземпляры редкие. Они не только генераторы, но и ретрансляторы фашизма. Зажигают своими идеями целые народы. Они накручивают себя со страшной силой, чтобы сила стала ещё опаснее, страшнее. Вот таким вот человеком, пожалуй, был Гитлер. Ты знала, фюрер принимал сублетальные дозы стрихнина во время своего страшного правления. Зачем? Стрихнин со временем накапливается в организме и толкает людей на всё более непредсказуемые вещи. Это называется кумулятивным эффектом. Нет, существует это самое. Что-то! Что ни говори.
— А к какой группе себя причисляешь ты в этой своей классификации генетических фашистов? Потому как мне лучше пострадать от ошибки доброго человека, чем от безошибочности вот такого человека зла, которого обрисовал ты. Это совершенно невозможно — думать, что ты в самом деле думаешь так, как говоришь!
Что-то вздрогнуло в нём, и Глеб, углубившись в себя, дышал теперь с озабоченным сопеньем. Его клюющие движения и понурый в пол взгляд как бы говорили: слово не воробей, не подумал и сказал — «алаверды» уже не сделаешь. Поэтому Глеб думал — думал, как ответить на вопрос, не скомпрометировав себя. Он давно уже знал или, во всяком случае, крепко догадывался, что зло в человеке осознаёт себя. Осознав, начинает вести умосложение и борьбу идей, потому как если ты не «четвертый» и, не дай бог, не «пятый», то обязательно последует подчинение всего морали, где правят два начала. А что может быть хуже этого — дихотомии этих двух начал, помноженных на юность, дающих в остатке кровоточащие царапины коллизий, что-то вроде бесконечных, неделикатных и даже каверзных вопросов: «вот я — кто я такой?» Как ни старался, Глеб не мог ответить ни себе, ни Нэнси.
Нэнси это прочитала, похолодела и, гневно сведя высокие подвижные брови, стала смотреть куда-то мимо Глеба, вдаль.
— Твой котёл барахлит и чадит, — процедила она сквозь зубы. — С ним точно творится что-то неправильное.
— Я вот давно заметил, — нарочито бодренько подал голос Глеб, — у человека, что к пользе — всё правильно, он всё может оправдать, а что ко вреду, что мешает — неправильно. И непременно, сразу появляются на свет все аргументы: и за, и против. Проблема в том, что при таком раскладе истинное положение вещей, которое кто-то называет правдой, кто-то истиной, не всегда совпадает с чувством ожидания пользы. Вот она где мораль, регулирующая наше поведение. Ты можешь сочувствовать быку на бойне и быть при этом эмиссаром террористической ячейки, ты можешь быть богобоязненным христианином, верящим в пришествие Христа и быть ответственным за подрывную деятельность или, наконец, ты можешь быть образованным человеком, дипломированным словесником, морально устойчивым, объективным, беспристрастным и при этом вербовать местных анархистов в свою ячейку.
— Это же чёрте что! — Нэнси отёрла лоб тыльной стороной ладони. — Услышь себя!
— Ты попала под бой, — сказал он и показал ей круглые повеселевшие глаза. — Говоря короче, попалась ты, так что не дури больше, с тебя уж хватит.
— Ты полагаешь? — вскипела Нэнси. — Хочешь сказать, я вся на ладони у тебя? И имена моих подельников ты знаешь, а?
Нужно было молчать, Нэнси чувствовала это подступающей к груди щекоткой чувства большой опасной игры, затеянной Глебом. Непонятное и неподатливое растекалось вокруг неё, постепенно захватывая, зажимая в плотное кольцо. Слёзы были готовы брызнуть, и она очень стыдилась поперхнуться ими, показав Глебу слабину. Мотая головой, она бросила ему в лицо первое, что пришло на ум, лишь бы удержать себя от переизбытка накопившихся эмоций. И кто бы мог подумать, что она тем самым угодит пальцем в небо.
— Да, — Глеб двинул бровью и сам же расслышал провалившуюся в блаженную фальшь настроенность собственного голоса. — Нет! Вообще нет, но это ничего, это мы поправим. Без приглашения, уж поверь. Интонацию улавливаешь? — Он добавил: — Х-хо-хо! — не улыбнувшись и вдруг начал строчить, как по бумажке: — А дело было так: с июля по сентябрь в Петербурге и Перми ты рекрутировала кандидатов, близких по духу и идее «Клуба», знакомила с уставом. В твой рекрутский набор входила вся тусовка на Дундича. Степан был ответственный за подрывную деятельность, Тарас вёл процесс информационного обеспечения при подготовке и реализации твоих управленческих решений. Девушки исполняли роль эмиссаров. Лена была направлена спецпредставителем в ячейку Южная, территориально располагавшуюся на территории микрорайона Адлер в городе-курорте Сочи, Ира возглавила Северную группу в Питере. Достоверно будет установлено о функционировании ещё двух ячеек — Центральной и Восточной, одну из которых ты приехала посетить в Москву с целью ревизии. А всего две недели назад в Екатеринбурге «Клуб» проводил съезд, где обсуждалась готовность к выполнению основных целей и задач террористического сообщества.
