– Если труп, никем не обнаруженный, долго лежит на одном месте, продукты его гниения впитываются в пол, оставляя пятно, – размышляет Брайди. – Если бы это был такой случай, запах мы почувствовали бы еще на лестнице.
– Пресвятая Матерь Божья, выпусти меня отсюда, – бурчит Руби и, потирая виски, шагает сквозь стену в коридор.
В холле бьют часы. Здесь их бой едва слышен.
– Мэм, у нас мало времени, – подгоняет ее Агнес. – Я должна вернуть ключи. Миссис Пак вернется с минуты на минуту, а потом мистер Пак будет совершать обход.
– Давай поставим мебель на место.
Они приводят в порядок комнату и гасят лампы.
Брайди поднимает фонарь, и вдруг ее взгляд выхватывает из темноты большой закупоренный стеклянный сосуд, стоящий на полке среди детских книжек.
У нее екает в груди.
6
Брайди запирает на замок дверь гостевой комнаты и придвигает к ней сундук. Затем берет свой бесствольный револьвер, заряжает его и кладет под подушку. После медленно идет по периметру комнаты, простукивая стены и внимательно рассматривая стыки тисненых обоев.
Руби наблюдает за ней с насмешливым недоумением в лице.
– Брайди, вы что делаете?
– Ищу потайные двери, – бормочет она. – В библиотеке, как мы знаем, они есть.
– А баррикада зачем?
– Предосторожность, – объясняет Брайди, глянув на него. – В этом доме живет зло.
Руби садится на туалетный столик.
Сосуд, что Брайди прихватила из детской, накрыт тряпкой, и Руби благодарен ей за это. Ибо его содержимое способно перевернуть представления о реальности даже у мертвеца. Как и все жуткие диковинки, оно сначала повергает в шок, затем приводит в состояние гипнотической завороженности, потом вызывает дурноту. И так снова и снова: с одной стороны – глаз не оторвать, с другой – лучше бы вообще никогда этого не видеть.
Убедившись, что в комнате стены сплошные, Брайди придвигает стул к туалетному столику, садится рядом с Руби и сдергивает тряпку.
И вот оно. Отражается в зеркале туалетного столика, потрясая разум, взор и сердце.
Брайди наклоняется ближе к сосуду, кончиками пальцев трогая холодное стекло.
Заспиртованный ребенок! Подумать только!
Новорожденный младенец – само совершенство: со сложенными пальчиками и крошечными ноготочками, маленьким носом-пуговкой и миленькими изящными ушками, похожими на ракушки. Кожа в идеальной сохранности, на вид будто мраморная и в то же время пластичная, мягкая – человеческая. Это заметно по нежным пластинкам смеженных век младенца, по пухлому подбородку, по ямочкам на руках.
Младенец висит в жидкости на тонких проводах. Крепко спит в стеклянном чреве.
Брайди поворачивает сосуд, и картина меняется.
Сзади на головке, сразу же под невесомыми кудряшками на затылке – полоска чешуи. Поначалу едва заметная, она постепенно расширяется, образуя тонкий, как паутинка, спинной плавник, небольшой, но рельефный. Он тянется вдоль спинного хребта и заканчивается изогнутым хвостом. Хвост мускулистый, как у лосося: да, маленький, но сильный и гибкий. Есть в этом младенце что-то дьявольское: сразу же под подвздошной костью мягкий белый мрамор груди ребенка и живота обретает крапчатую зеленую окраску, которая ближе к хвостовой части темнеет и становится насыщенной и яркой, как нефрит. Плавники тонкие, как папиросная бумага, телесного цвета, на кончиках – малиновые.
Брайди снова поворачивает сосуд и сталкивается с существом лицом к лицу. Слава богу, его глаза плотно закрыты. Под веками проступает тень чернильных зрачков. Скулы заостренные, напоминают жабры. В открытом розовом ротике можно рассмотреть зубы – острые мелкие щеточки, как у щуки.
– Его называют Уинтеровой Русалкой.
– Он настоящий? – шепотом спрашивает Руби.
– Это проверить нельзя, – отвечает Брайди. – Согласно легенде, его сохранность зависит от того, насколько плотно запечатан сосуд.
– Давнишний? – любопытствует Руби.
– Ему, наверное, лет сто.
Русалка на плече Руби плывет мимо чернильного якоря к его запястью. Заглядывает в сосуд и резко отплывает, затем поднимается по его руке вверх и исчезает под мышкой.
– Я уже видела это существо, – натянуто улыбается Брайди. – Уникальный экземпляр.
– Расскажите, – просит Руби.
Она испускает вздох.
– Он принадлежал анатому и хирургу доктору Джону Имсу. Тогда я его и видела.
– Вы были знакомы с этим Джоном Имсом?
– Я была его ученицей. Меня продали ему за гинею, когда я была ребенком.
Руби ждет. Наблюдает за ней. Он догадывается, что с этим заспиртованным младенцем связана целая история, и знает, что Брайди пытается подобрать слова, чтобы поведать ее.
Ее глаза прикованы к сосуду.
– Руби, он абсолютно такой же, каким я увидела его в первый раз. И такой же невероятный, как и тогда. – Брайди поднимает глаза на покойника. – Он изменил мою жизнь.
7
Май 1841 года
Господин снял с сосуда покрывало.
Брайди была слишком взрослой, чтобы разреветься, а гордость не позволяла ей закричать, хотя ей хотелось и плакать, и вопить одновременно.
Слишком взрослой? Сколько лет было Брайди?
Не больше десяти, не меньше восьми, говорил ее папаша. В любом случае маленькая, выглядела она не на свой возраст – гораздо младше.
Брайди глубоко вздохнула и приблизилась к сосуду. Хотя ноги подсказывали, что надо бежать, и голова с ними соглашалась.
– Посмотри внимательно, Бриджет, – велел ей господин. – И скажи, что ты об этом думаешь.
Брайди чувствовала на себе его взгляд. Он наблюдал за ней. Хотел увидеть, как она отреагирует на это – на закупоренный кошмар. И Брайди каким-то образом догадывалась, что от того, как она себя поведет, зависит ее будущее. Оно определится сейчас, здесь, с ним, в этом доме.
Брайди протянула руку к сосуду с намерением потрогать стекло, но, осознав, что ладонь у нее грязная, отдернула ее и спрятала в юбках. Чумазая донельзя, в этой восхитительной комнате она смотрелась еще более неуместно, чем та жуть, что заключал в себе стоявший перед ней сосуд. А комната воистину была восхитительна: застекленные шкафы, стол из полированного дерева, полки с книгами в кожаных переплетах. И в обрамлении окна – широкий газон, а за ним вдалеке – парусники. Но Брайди не видом любовалась, а смотрела на сосуд.
Она украдкой взглянула на господина.
У него были синие глаза, рыжеватые бакенбарды и русые волосы с проседью на висках. С вытянутого лица не сходило выражение, присущее печальной горделивой лошади. В глазах, которые, как вскоре предстояло убедиться Брайди, улыбались чаще, чем его губы, светилась серьезная улыбка. Довольно высокий, он имел правильные черты лица, хотя нос, пожалуй, был несколько островат, а губы излишне тонки. Говорил он спокойным тоном, был учтив со всеми (независимо от социального статуса человека, к которому он обращался), одевался элегантно, хотя и мрачновато.
