К двенадцати годам мерроу становятся взрослыми особями и живут не более двадцати лет. По достижении этого возраста они бросаются на морские скалы и разбиваются насмерть. Говорили, что мерроу управляют погодными условиями, приливами, морскими птицами и всеми тварями, что обитают в воде и любят сырость. Мерроу могут спасти жизнь, а могут ее отнять: они – предвестники бедствий, которые сами же навлекают на людей. Наводнения, штормы и кораблекрушения случаются по вине мерроу. Поцелуями они могут залечивать раны, но укусы их жгучи. Для женщины они просто болезненны, но мужчину убивают: он умирает в адских муках. Потому-то мерроу, повинуясь некоему древнему закону, используют свои зубы только как оружие защиты.
Впрочем, мужчине следует бояться мерроу не только из-за ее зубов. Ведь она, если захочет, даже не кусая его, может заглянуть ему в душу, которая для ее взора прозрачна, как чистая вода. Она способна будоражить и выуживать любую мысль, любое воспоминание, что наполняют сознание мужчины. А если этого недостаточно, она запросто утопит его даже на суше.
На следующей странице – иллюстрация. Брайди проводит по ней рукой.
Мерроу сидит на скале. Ее хвост, покрытый тонкими чешуйками, опущен в воду спокойного моря. Она прекрасна: тело словно высечено из мрамора, жемчужные глаза, яркие волосы. Одну прядь она наматывает на палец.
Брайди переворачивает страницу, и картина меняется. Она смотрит на нее.
И знакомится с мерроу.
Плавник на спине стоит торчком, как шерсть на ощетинившейся кошке. Пальцы безобразно скрючены, будто вывернуты. Хвост вскинут, словно для удара. Она рвет на себе волосы, выдирая их клочьями.
Вспененное море дыбится в преддверии надвигающегося шторма.
Черные глаза мерроу пылают яростью, щучьи зубы оскалены.
Воплощение гнева и могущества.
Muirgeilt: морская фурия.
Неудивительно. Возлюбленный обманом заманил ее на сушу, на долгие годы спрятал ее волшебную шапочку, и она, приняв обличье смертной женщины, жила с ним, изо дня в день тоскуя по своей стихии. Мечтая вернуться в водную пучину, раствориться в восхитительном кипучем море.
Брайди видит, что ангельский лик мерроу искажает гримаса чудовищного торжества. Рядом с ней на камнях, обескровленный и парализованный, лежит ее муж. Он претерпел тысячу любовных укусов. Его голые руки, лицо, шея испещрены точечными ранками. Из его носа, рта, глаз и кончиков пальцев струится вода, стекающая в море.
Мерроу преобразилась у него на глазах – после того, как он сказал, где спрятал ее шапочку, когда обманом заставил полюбить его. Она вытащила шкатулку из-под пола, зубами вскрыв каменные плиты. Хлестал дождь, море приливало, и всю эту воду нагоняла она.
Она оставила в колыбели их плачущего младенца и заскользила на берег навстречу вспученному морю, таща с собой своего мужа, словно собака – кролика. Передвигалась она рывками, за счет мощных сокращений мышц хвоста, ползла по камням и по песку.
Ее дом в огне, ее ребенок заходится криком, ее мужчина лежит бездыханный.
В следующее мгновение она блаженно вздохнет и бросится в объятия волн. Один глубокий вдох океана, и ее легкие наполнятся водой. Один удар хвоста, и она исчезнет.
* * *
Брайди закрывает книгу и встает, глазами выискивая Руби.
Он бродил по кладбищу и теперь стоит, держа в руке цилиндр, у собственной могилы. Наклонившись, пытается счистить с надгробия нападавшие листья. Разумеется, у него это не получается.
Потом, наверное, услышав шаги Брайди, оборачивается.
В его лице неизбывная грусть. Таким печальным она его еще не видела.
* * *
– Я не верю в существование мерроу, – говорит Брайди, спускаясь с Хайгейтского холма. – Несмотря на все усилия преподобного Уинтера.
– А в привидения? – улыбается Руби. – В существование призраков ты ведь тоже не веришь, да?
Вид у Брайди бунтарский.
– Верить в существование мерроу и в то, что Кристабель – одна из них, значит верить в то, что она способна проникать в сознание человека, способна убивать смертельными укусами и топить людей, стоящих на суше.
– С такими способностями она не нуждается в посторонней помощи: сама себя вполне может спасти.
– Тем не менее это – моя работа, Руби. Но я не верну ее сэру Эдмунду. И не оставлю в руках доктора Харбина, если она все еще у него.
– Думаешь, они причастны к убийству Эллен Келли?
– Не знаю. Но из-за них Эллен приехала в Марис-Хаус. Она пыталась забрать своего ребенка или, возможно, хотя бы быть рядом с ней. И поскольку она старалась никому не попадаться на глаза, мы знаем, что она там была нежеланной гостьей.
– Упокой, Господи, ее душу, – произносит Руби. – Ведь совсем молодая была. Ей бы еще жить да жить.
Какое-то время они идут в молчании.
– Наверное, нужно прибраться на твоей могиле? – осторожно предлагает Брайди. – Посадим осенние цветы?
– Зачем, если я там почти не бываю? – В голосе Руби слышится обида.
Брайди поднимает на него глаза. Но видит только Хайгейт, накрываемый сумеречной мглой.
20
Лондон постигнет участь Атлантиды. Если дождь так и будет идти, а река – разливаться. В некоторых районах города лошади, что тащат омнибусы, копытами утопают в воде. Кондукторы в галошах длинными палками постоянно делают замеры подъема уровня воды (у вокзала Виктория – на два фута, в Уолтемстоу – на три дюйма). На рынке в Ковент-Гардене белокочанная капуста – это уже вчерашний день; идет бойкая торговля камбре приморской. Вместо спаржи продают критмум морской, вместо репы – бурую водоросль. До того как разразился дождь, почти вся рыба ушла из Темзы; та, что осталась, была склизкая и грязная – полудохлая. Теперь же поплавки дергаются, сети кишат речными деликатесами. Чего в них только нет: лангусты, крабы, лосось, форель – свежие, сочные, с ясными глазами!
Люди, склонные к меланхолии, живущие в вечном ожидании катастрофы, заявляют, что наводнения (а они будут становиться всё разрушительнее) – это божья кара за разгул порочных развлечений, которым предаются лондонцы. И это чистая правда: Лондон – город грехов. Темза будет разливаться шире, пророчествуют они, и Лондон смоет с лица земли.
По утверждению медиумов, они стали чаще общаться с утопленниками. Их хлюпающие ду́хи наводняют сеансы, оставляя мокрые следы и слабый запах затхлой воды. В десять раз участились случаи пиратства. Преступный мир Лондона сменил ножи на абордажные сабли, боевых псов – на попугаев. Даже те, у кого оба глаза на месте, один закрывают повязкой.
Брайди почти все эти россказни – особенно в изложении Коры Баттер – воспринимает скептически: лондонцы склонны драматизировать даже малейшие перемены погоды. Обходя глубокие лужи, она сосредоточивается на стоящей перед ней задаче. Ей нужно незаметно миновать Мясницкий переулок, пройтись крадучись по Патерностер-роу, послоняться на Амен-Корнер и Аве-Мария-лейн. Над ней вздымается собор Св. Павла – божественно высокий! – по крайней мере, купол его взмывает выше полосы тумана. Храм равнодушен к тому, что происходит на улицах – к ухищрениям Брайди и других людей – и к колебаниям погоды. Купол – завершающий штрих Рена
[55] – сверкает в водянистых лучах солнца, в которых танцуют пылинки сажи.
