Брайди ждала на веранде, сидела, подложив под ноги ладони.
Из-за угла дома появился Гидеон. В чистой сорочке с расстегнутым воротом. Его светлые волосы потемнели от воды и, мокрые, липли к голове.
– У нее есть все шансы на выздоровление. Я действовал в строгом соответствии с описанием Макдауэлла и своими собственными записями.
– Она не дышит, – проронила Брайди.
Оставив без внимания ее слова, Гидеон достал табак и закурил.
– А ты молодец, малышка, хорошо ассистировала.
Брайди рассматривала сад Деллы, решетки с вьющимися растениями, цветы, декорированную ракушечником тропинку. Несколько курочек бегали по двору, клювами что-то подбирая с земли; пестрый кот, развалившись, грелся на весеннем солнышке.
– Бриджет, ты никому не должна говорить о том, что мы здесь сделали.
Она промолчала.
– Ты – соучастница. Понимаешь, что это значит? Ты – мой сообщник: ты ассистировала мне. Для тебя это тоже не останется без последствий.
Брайди взглянула на него.
– Спрашивай, – сказал Гидеон. – Задай вопрос, который тебя гложет.
– Почему вы не попросили отца помочь ей?
– А ты знаешь, кто она такая? Чем занимается?
– Она живет одиноко, возделывает свой сад.
Гидеон рассмеялся.
– Она работала официанткой в трактире «Лилия», пока ее не выгнали оттуда за непристойное поведение. Добропорядочные люди с такими не общаются.
Брайди смотрела на кота, лежащего на солнцепеке, а сама боролась со слезами.
– На самом деле, – признается Гидеон, – я хотел обследовать ее брюшную полость.
– Ее нужно было отвезти в больницу.
– В больнице ее все равно бы не оставили, даже если бы довезли туда живой.
Брайди знала, что это ложь.
– Я отвезу тебя домой. – Гидеон встает и протягивает ей руку. – Меня не хватятся, а вот на поиски маленькой бродяжки-ирландки вышлют целый спасательный отряд.
– А как же Делла? – спросила Брайди, проигнорировав его руку.
– Я вернусь, побуду с ней. Пока она не окажется вне опасности. – Он сложил на груди руки.
До коляски они шли в молчании и всю дорогу до поместья тоже молчали. День начал угасать.
У дома, когда Брайди стала выбираться из коляски, Гидеон положил ладонь ей на плечо.
– Ты дружишь с Элайзой. Я вижу, что вы постоянно вместе, о чем-то шепчетесь.
– В последнее время мы почти не общаемся, – ответила Брайди и поспешно добавила: – У нее много дел.
– Она что-нибудь говорит обо мне? – спросил он.
В его наигранно беспечном тоне Брайди уловила необычные нотки. Она подняла глаза к лицу Гидеона.
– Да нет. Что она может о вас говорить?
Гидеон пытливо, с интересом смотрит на нее и вдруг расплывается в улыбке.
24
Сентябрь 1863 г.
Кора Баттер внимательно оглядывает дорогу, но не видит того, кто минуту назад, словно оглашенный, колотил в дверь, заставив ее, всю обсыпанную мукой, бегом кинуться вниз по лестнице. На крыльце – посылка, по форме и величине напоминающая шляпную коробку. Кора еще раз окидывает взглядом улицу: на Денмарк-стрит все как обычно. И тем не менее ее не покидает стойкое ощущение, что за ней наблюдают. Она наклоняется и поднимает посылку, которая оказывается на удивление тяжелой для своих габаритов.
Кора ставит посылку на стол в гостиной, где ее госпожа ужинает остатками выпечки фрау Вайс; сдобу она запивает кофе и курит трубку. Кора разрезает веревку и разворачивает упаковочную бумагу.
В посылке – шляпная коробка, а в коробке – человеческая голова.
– Матерь Божья! – охает Кора.
Брайди потягивает кофе.
* * *
– Осмелюсь предположить, – произносит Кора, – что причина смерти – обезглавливание.
Брайди исследует место среза. Голова отсечена аккуратно, ровно, с хирургической точностью.
– Голову отрезали после смерти.
Кора поражена.
– Тогда от чего же он умер?
– Чтобы это определить, надо бы взглянуть на тело доктора Харбина.
– Когда он умер? Голова, я смотрю, уже некоторое время где-то повалялась.
– Пожалуй, два-три дня назад. Голову держали в холоде, но она существенно обглодана: нет ушных мочек, части щеки, кончика носа…
– Крысы постарались?
– Крысы, Кора.
– О боже! – стонет Руби и поспешно исчезает в камине: он места себе не находит с тех пор, как доставили голову.
Остекленевшие глаза доктора Харбина утопают в глазницах за разбитыми стеклами очков, которые сейчас криво сидят на его небритом лице с неподровненными бакенбардами. Сама голова лысая, кожа морщится в складки – ни дать ни взять тухлое очищенное яйцо.
– Печально видеть его в таком состоянии, – сетует Кора. – Он так гордился своими бакенбардами.
Брайди замечает, что изо рта доктора Харбина что-то торчит.
– Давай-ка его к окну, Кора, к свету.
Со всей церемонностью Кора вставляет пальцы в уши доктора и, двигаясь мелкими шажками, осторожно, словно полную супницу, несет его голову на ломберный стол.
Брайди щипчиками раздвигает губы доктора и достает из его рта сплющенный комок бумаги. Она осматривает ротовую полость: там больше ничего нет. Брайди кладет комок на стол и начинает его расправлять.
– Запись сделана стойкими чернилами, – констатирует Брайди. – Несмываемыми. Прочитай, пожалуйста.
Кора склоняется над запиской.
Достану я жемчужный гребешок
И медленно причесываться стану,
И, напевая, буду я гадать,
Кто меня любит,
А кто не жалует.
Кора озадаченно смотрит на лысину доктора Харбина.
– Странно. Что он мог бы расчесывать? У него ж ни волосинки на голове.
– Это Теннисон, – объясняет Брайди. – Из стихотворения «Русалка».
– То есть кто-то сообщает нам, что Кристабель у них.
– Возможно, – задумчиво произносит Брайди.
– Что ж, бог им в помощь: рассчитывали на русалку, а получили мерроу. Морскую бестию, которая выуживает воспоминания, топит людей на суше и до смерти кусает мужчин.
Брайди тотчас же жалеет, что позволила Коре прочитать книгу преподобного Уинтера. Просто ее обрадовало, что служанка проявила интерес к чему-то еще, помимо бульварных романов.
– Кора, Кристабель – ребенок. Она – не мерроу. Мерроу – мифические существа. В реальной жизни их не бывает, они живут только в сказках.
