Я представила себе Курта и Элизабет в том гробу лежащими в обнимку и вдруг ощутила, что меня сейчас вырвет.
– Мамочка, – тонким голосом прошептала Клэр, – с тобой все хорошо?
Я дотронулась до ее щеки, где благодаря лекарству появился слабый румянец.
– Нет, не хорошо, – призналась я. – Я умираю.
Она едва заметно улыбнулась:
– Какое совпадение…
Но мне было не смешно. Я постепенно умирала.
– Хочу кое-что тебе сказать, – произнесла я, – и ты за это меня возненавидишь… – Я взяла ее руку и крепко сжала. – Да, это несправедливо. Но ты ребенок, а я твоя мать, и выбор придется сделать мне. В твоей груди должно биться новое сердце.
Ее глаза наполнились слезами.
– Но ты говорила… ты обещала. Не заставляй меня это сделать…
– Клэр, я не могу сидеть и смотреть, как ты умираешь, хотя знаю, что тебя ожидает сердце.
– Но не всякое сердце. – Она заплакала, отвернувшись от меня. – Ты подумала, каким это все будет для меня после?
Я убрала волосы с ее лба:
– Только об этом и думаю, детка.
– Неправда, – возразила Клэр. – Ты думаешь лишь о себе, о том, чего хочешь ты, о том, что потеряла ты. Но ты не одна упустила настоящую жизнь.
– Именно поэтому я не хочу, чтобы ты упустила свою.
Клэр медленно повернула ко мне лицо:
– Я не хочу остаться в живых из-за него.
– Тогда останься в живых из-за меня. – Затаив дыхание, я выдала ей самый свой потаенный секрет: – Понимаешь, я не такая сильная, как ты, Клэр. Боюсь, я не выдержу, если меня снова оставят.
Она закрыла глаза, и я подумала, что она опять задремала, но она сжала мою руку.
– Ладно, – сказала она. – Но надеюсь, ты понимаешь, что я могу возненавидеть тебя на всю оставшуюся жизнь.
На всю оставшуюся жизнь.
Есть ли на свете фраза, которая звучала бы такой музыкой?
– Клэр, – твердо произнесла я, – это будет долго, долго.
Бог мертв; но, учитывая то, в каком состоянии пребывает Человек, еще на века, возможно, сохранятся пещеры, в которых будет являться Его тень.
Фридрих Ницше. Веселая наука
Майкл
Когда заключенные пытаются покончить с собой, они используют вентиляционную решетку. Они протягивают сквозь жалюзи коаксиальные кабели из телевизоров и накидывают петлю себе на шею, а потом соскакивают с металлической койки. По этой причине за неделю до казни Шэя перевели в камеру с наблюдением. За каждым его движением следила видеосистема, за дверью стоял надзиратель. Это был надзор, который не позволил бы заключенному покончить с собой, до того как наступит очередь штата.
Шэй ненавидел все это. Только об этом он и говорил, пока я сидел с ним по восемь часов в день. Я читал ему Библию, Евангелие от Фомы или «Спортс иллюстрейтед». Рассказывал о планах относительно молодежной группы, что она должна организовать ярмарку пирогов на Четвертое июля – праздник, в котором он не сможет участвовать. Он делал вид, что слушает меня, но потом вдруг обращался к стоящему снаружи офицеру.
– Тебе не кажется, что мне хочется побыть одному? – кричал он. – Если бы у тебя оставалась одна неделя, хотел бы ты, чтобы за тобой все время наблюдали? Когда ты плачешь? Ешь? Мочишься?
Иногда казалось, он смирился с тем, что ему предстоит умереть. Он спрашивал меня, действительно ли есть небеса, можно ли там поймать радугу или лосося, спрашивал, попадает ли рыба на небо и так ли хороши на вкус рыбьи души, как настоящая рыба. В другой раз он вдруг безудержно рыдал до дурноты, потом вытирал губы рукавом комбинезона и ложился на койку, уставившись в потолок. Единственное, что помогало ему преодолеть это тяжелое время, были разговоры о Клэр Нилон, чья мать согласилась принять сердце Шэя. У него был нечеткий газетный снимок Клэр, и к тому времени из-за частых прикосновений бледное лицо девочки превратилось в пустой белый овал и о чертах ее лица можно было только догадываться.
Виселица была сооружена, и по всей тюрьме разносился аромат сосновой смолы, в воздухе кружилась пыль от опилок. Хотя в кабинете капеллана действительно был предусмотрен люк, но оказалось слишком затратным уничтожать находящийся под ним кафетерий, поэтому прочная деревянная конструкция поднялась рядом с уже сооруженной камерой для смертельных инъекций. Но когда «Конкорд монитор» и «Юнион лидер» в своих передовицах раскритиковали варварство публичной казни – они предположили, что папарацци, которым удалось без приглашения снять с вертолета свадьбу Мадонны, смогут заснять и повешение, – начальник тюрьмы добился того, чтобы виселицу спрятали. В ускоренном порядке тюрьма приобрела старый большой шатер у закрывшегося семейного цирка из Вермонта. Шатер с нарядными красными и фиолетовыми полосами занял бóльшую часть внутреннего двора тюрьмы. Шпиль шатра был виден с шоссе 93. Приходите все. Величайшее шоу на свете.
Странно было осознавать, что я увижу смерть Шэя. Хотя я был свидетелем ухода десятка прихожан, хотя не раз стоял у постели умирающего, издающего последний вздох, это было совсем другое. Не Бог обрывал нить его жизни, а судебный вердикт. Я перестал носить с собой часы и сверял время по жизни Шэя. Оставалось уже семьдесят два часа, сорок восемь, а потом двадцать четыре. Я перестал спать, как и Шэй, избрав для себя круглосуточное бодрствование вместе с ним.
Грейс продолжала приходить раз в день. Она лишь сказала мне, что они расстались из-за какой-то тайны, но все разрешилось после ее визита к Джун Нилон, и теперь она наверстывает время, упущенное для общения с братом. Они часами сидели, склонив головы и предаваясь общим воспоминаниям. Однако Шэй решительно не хотел, чтобы Грейс присутствовала на казни, не хотел, чтобы это было ее последнее воспоминание о нем. Свидетелями казни Шэя должны были стать я, Мэгги и босс Мэгги. Когда приходила Грейс, я оставлял их наедине. Я обычно уходил в кафетерий и брал себе лимонад или читал там газету. Иногда смотрел по телевизору новости о предстоящей казни. Американская медицинская ассоциация начала протест за стенами тюрьмы, вывешивая огромные транспаранты с надписью: «ПРЕЖДЕ ВСЕГО НЕ НАВРЕДИ». Те, кто продолжал верить, что Шэй – нечто большее, чем убийца, зажигали по ночам свечи, тысячи свечей, образующих послание, горящее столь ярко, что пилоты, направляющие самолеты в небо из Манчестера, могли его прочесть: «ПОМИЛУЙТЕ».
Я в основном молился. Богу, Шэю, любому, кто искренне желал меня выслушать. И я надеялся, что Бог в последнюю минуту спасет Шэя. Достаточно тяжело было помогать осужденному на смерть заключенному, которого я считал виновным, но куда тяжелей оказалось помогать невиновному, смирившемуся со своей участью. По ночам мне снились кошмары с крушением поезда. Я кричал во сне, прося перевести стрелку, но никто меня не понимал.
Накануне казни Шэя, когда приехала Грейс, я извинился и пошел побродить во внутренний двор между зданиями, обходя по периметру цирковой шатер. Однако на этот раз охранников, обычно стоявших у главного входа в шатер, не было и полог был поднят. Я услышал доносящиеся из шатра голоса:
