– Как вы себя чувствуете, Эми?
Она уставилась в потолок, закинула руки за голову и начала качаться на задних ножках стула.
– Уже месяц прошел, доктор Лэмборн. Почему вы держите меня здесь?
– Для вашей пользы.
– Но это неэффективно. Мне будет лучше дома. Отец сказал, что простил меня.
Доктор Лэмборн опустил взгляд на приоткрытый ящик тумбочки, в котором лежал бежевый конверт. На нем каллиграфическим почерком было написано «Доктору». Он закрыл ящик и повернул ключ.
– Расскажите о вашем самом раннем воспоминании, Эми.
– Зачем? Как это связано с происходящим?
– Просто сделайте мне приятно, – улыбнулся он.
Она вздохнула и сложила руки на груди.
– В чем разница между Богом и психиатром?
– Я не знаю, просветите меня, – сказал он, постукивая карандашом о блокнот.
– Бог не считает себя психиатром.
– Очень хорошо, Эми, – медленно кивнув, ответил он. Эти слова задели его гораздо больше, чем могло показаться.
Она намотала на палец прядь волос и усмехнулась. Выражение огромных карих глаз смягчилось, и лицо засияло удивительной красотой, которую он никогда не видел у пациенток сумасшедшего дома. Ее не портили даже залегшие под глазами темные круги.
– Давайте вернемся к нашей теме. Ваше самое раннее воспоминание?
Не говоря ни слова, она встала со стула и медленно подошла к окну. Она встала к нему спиной, словно не хотела, чтобы он был свидетелем ее чувств.
– Я была счастлива. По крайней мере, в самом начале моей жизни. Понимаю – вы ожидаете жалостливой истории о несчастливом детстве, в котором со мной жестоко обращались и были равнодушны, но все было совсем не так. – Она провела рукой по бархатной занавеске, гладя мягкий ворс. – Когда началась война, мне было всего два года. Я, конечно же, этого не помню, но помню ферму двоюродной бабушки, куда мы поехали жить. Только мама и я. Папа ушел на войну. Вы когда-нибудь кого-нибудь теряли, доктор Лэмборн? – спросила она, повернувшись к нему.
Вопрос застал его врасплох, и он ответил не сразу.
– Мы сейчас говорим о вас, Эми, не обо мне. Пожалуйста, продолжайте.
Он чувствовал, как в висках стучит кровь.
– Я бы хотела больше помнить о том времени. Когда думаю о ферме, вот здесь болит, – она прижала руку к груди. – Я начинаю томиться, мне до жути хочется повернуть время вспять. Там так красиво, вы не бывали там?
– Где?
– В Западном Уэльсе. Там фантастическая береговая линия – бурное, беспощадное море и открытые всем ветрам степные болота. Это зимой. А летом – усеянные цветами утесы и яркое солнце. Даже сейчас я могу почувствовать тот вкус соли. – Она облизала губы. – О, и запах полей, свежескошенного сена. Даже ферма с коровьими лепешками – райский запах для меня.
– Идиллия!
– Да, так и было. – Она раскрыла руки и закружилась на месте. – Мы провели там все время, пока шла война, – мамочка и я, полностью отгороженные от всего происходящего в Европе и остальном мире. У нас даже радио не было. Изредка придет какое-нибудь письмо от отца, иногда даже не письмо, а открытка с ячейками, где он ставил галочку напротив варианта «все хорошо». Мне было слишком мало лет, чтобы я могла скучать по нему, и, кроме того, скучать мне не давали. Когда я стала постарше, первая половина дня проходила в школе. Когда выходила с уроков, меня ждала Джесс, бордер-колли моей бабушки, с корзинкой в зубах. И мы вприпрыжку бежали вместе домой, собирали свежеснесенные яйца в сарае в поле за домом. Мама обычно уходила в луга рисовать – в окружении диких цветов и парящих над головой канюков
[9]. Ее можно было найти по мольберту, высовывающемуся из высокой травы. А потом мы уходили в дом, и я пила стакан парного молока – прямо из-под коровы. А мама грела сковороду и пекла оладьи.
Доктор впервые видел ее настолько оживленной. У нее сверкали глаза, и она почти улыбалась.
– А после войны?
С тем же успехом он мог вытащить у нее из-под ног ковер. Лицо вмиг стало серьезным, плечи поникли, и она снова опустилась на стул.
– Я не хочу говорить об этом. – Она закрыла лицо руками и тяжело задышала.
Он взглянул на часы и подождал, пока секундная стрелка сделает два полных оборота. Выждав время, он заговорил снова:
– Эми.
Ноль реакции. Он встал, обошел стол и сел перед ней. Один за одним он аккуратно отогнул ее пальцы. Лицо было в пятнах, а свет, озарявший ее глаза еще несколько минут назад, потух.
– Я не смогу вам помочь, если вы будете сопротивляться.
– Слишком тяжело даже думать об этом, не говоря уже о том, чтобы говорить, доктор Лэмборн, – прошептала она. – Пожалуйста, не заставляйте меня. Вы ничего не добьетесь.
Он находился так близко, что чувствовал тепло ее тела и сладкий запах изо рта. Положив палец под подбородок Эми, он поднял его и заставил ее посмотреть на него. Глаза у нее потемнели настолько, что было трудно рассмотреть зрачки.
– Вы доверяете мне, Эми?
Она с усилием выдохнула и перевела взгляд на окно, раздумывая над ответом.
– Я никому не доверяю, доктор Лэмборн.
Эми таила в себе взрывоопасную смесь противоположностей. Она была то беззащитным ребенком, то упрямым бойцом.
Доктор вернулся за свой стол и взял трубку телефона.
– Два чая, пожалуйста, сестра Аткинс. И печенье.
Через пять минут в кабинет вошла молодая стажерка с подносом. Очевидно, сестра Аткинс решила делегировать эту неквалифицированную работу ей.
– Спасибо, сестра, оставьте там, – указал доктор на маленький стол у камина. – Выпьем чаю? – предложил он Эми.
Она встала, и он перенес их стулья к камину. Чай пили в тишине, которая больше походила на созерцание, чем на напряженное молчание, и которую прерывал только треск поленьев в камине.
Допив чай, доктор Лэмборн откинулся на стуле. Эми откусила кусочек печенья, и несколько крошек оказалось у нее на коленях. Она задумчиво стряхнула их на ковер и закрыла глаза, опустив голову на антимакассар
[10].
– Мне было восемь, когда закончилась война. Думаю, во всей стране я была единственной, кто не праздновал это событие. Я знала, что нам придется вернуться в Манчестер и мне нужно будет делить маму с другими. Отца я не помнила. Не видела его с двух лет, и для меня он был чужим человеком. Может, это и прозвучит жестоко, но мне было совершенно все равно, вернется он с войны или нет. А вот мама была вне себя от радости. Наш дом шесть лет простоял запертым, и по возвращении мы неделями чистили, проветривали, приводили все в порядок. Я уже думала, что к нам едет сам король.
