Архипов за завтраком был весьма оживлен, беззлобно подшучивал над сотрапезниками. Агасфер то и дело ловил на себе любопытные взгляды Терентьева. В конце трапезы, когда мужчины встали и направились по своим комнатам переодеваться, Агасфер поймал за рукав тяжело сопящего Кузьму и, словно невзначай, поинтересовался, куда отправляются газеты после прочтения – уж не на растопку ли печей и каминов?
– Бог с вами, сударь! – Кузьма даже перекрестился. – Бог с вами! Только в библиотеку его высокоблагородия! А там уж оне сами их как-то сортируют, раскладывают по пачкам, переплетают, да и по полкам потом…
Уговорившись с Терентьевым выйти из дома во второй половине дня, первую Агасфер посвятил знакомству с особняком.
Изнутри дом оказался едва ли не больше, чем представлялось снаружи. Большие залы и маленькие комнатенки непонятного предназначения, переходы, лестницы, упирающиеся словно в никуда…
Сегодня в доме вовсю кипела работа: наступил «четверг», и целая ватага наемных поденщиков под водительством Кузьмы скребла, чистила, мыла все подряд. Выглянул Агасфер и в сад – но и тут чистили и выбивали ковры, длинные дорожки, диванные подушки.
Чтобы убить время, Агасфер собственноручно навел порядок на балконе – подмел старые листья, собрал ветки и мелкий хлам. И направился на поиски Архипова.
Он нашел полковника в его мастерских. В «чистке Авгиевых конюшен» хозяин участия не принимал. Уже без шикарного синего халата, в плисовых штанах, заправленных в короткие сапоги, и в тяжелом кожаном переднике, Архипов, бурча что-то под нос, налаживал привод небольшого токарного станка. Судя по всему, разговор с новым служащим не входил в планы полковника, и он недовольно обернулся на звук шагов.
– В этом доме существует строгий распорядок дня, милейший: каждому делу – свое время! Вы, как мне помнится, с ротмистром нынче должны в городе променад делать! Впрочем, вы тут человек новый, постепенно к порядку привыкнете, так что извиняйте за старческое бурчание. У вас есть ко мне какие-то вопросы?
Агасфер, чуть смущаясь, объяснился. Архипов отбросил какие-то железки и отполированный кожаный ремень и поднял брови домиком:
– Сколько, вы говорите? М-да… Откровенно говоря, впервые мне попадается помощник, который едва ли не богаче самого хозяина! Не будет ли нескромным поинтересоваться происхождением этаких деньжищ? Наследство? Но почему тогда «живьем», так сказать, а не в ценных бумагах, векселях, облигациях? Впрочем, можете не отвечать – вопрос явно бестактный. Простите…
Агасферу же его вопрос показался самым обычным. Он рассказал, что большую сумму «на оздоровление» в золотых монетах передал предстоятелю монастыря его друг – когда вынужден был оставить его смертельно раненым на попечение монахов. Щепетильный же аббат не счел возможным брать из этих денег ни гроша – тем более получив от этого друга поистине царский подарок. Деньги «на оздоровление» были положены в банк на имя Агасфера – с тем, что если Бог даст ему поправиться и когда-нибудь покинуть монастырь, то он смог бы покинуть его не нищим. Кроме того, аббат Девэ счел необходимым определить Агасферу неплохое жалованье за работу по приведению в порядок библиотеки паулинов. И перед его уходом из Ченстохова передал ему тяжелый кошель с дукатами и почему-то наполеондорами
[9].
– И все это у вас в этом «сундуке»? Вы позволите? – Архипов перехватил ручку тяжелого саквояжа из здоровой руки Агасфера, прикинул на вес, уважительно вернул обратно. – М-да, молодой человек! С этаким грузом по улицам славного города Петербурга опасно ходить не только ночью, но и днем! И в доме оставлять его я бы не рискнул – мало ли! У меня, конечно, есть вместительный сейф германской работы, можете пользоваться, милости прошу! Или обустроить в доме свой личный тайник, даже не ставя меня в известность… Но лучше всего, поверьте, отнести это золото в банк! По крайней мере, большую его долю. Правда, с вашим венгерским паспортом не всякий банкир, скажу вам откровенно, примет на себя такую ответственность… Впрочем, этот вопрос решаем! Если желаете, я тотчас же напишу письмецо наследникам своего старинного знакомца, барона Штиглица
[10]. Его банкирский дом весьма надежен, и я там, грешник, кое-какие деньги держу. Да и лишних вопросов, с учетом моего ручательства, задавать не станут. Так что, господин Агасфер, все складывается как нельзя более удачно: прогуляетесь, а Терентьев вас заодно в сей банкирский дом и препроводит! Скажу только, чтобы он второй револьвер взял…
Помолчав, Архипов взялся за написание рекомендательного письма, закончил его широким росчерком с кляксою и, помахивая бумагой в воздухе, чтобы просохли чернила, небрежно поинтересовался:
– Кстати, милостивый государь, а сами-то вы как к оружию относитесь? Не привили вам монахи к нему отвращения?
– Нет, – коротко ответил собеседник.
– Тогда могу презентовать вам кое-что из своего арсенала. Желаете?
– Не откажусь, господин полковник. Только, если можно, что-нибудь не слишком большое, чтобы не оттопыривало карманов…
В условленное время Агасфер и Терентьев встретились на широкой парадной лестнице. На отставном ротмистре был мундир темно-зеленого сукна и круглая шапка-боярка без козырька, с треугольными вырезами спереди и сзади. Кожаный пояс украшала кобура, а на лице вместо тонких подбритых щегольских усиков появились громадные растопыренные усищи.
С лица Агасфера исчезла щегольская бородка-шкиперка польского образца – бритва пощадила лишь тонкие усы. Поскольку переодеваться ему пока было не во что, он так и остался в длинном темном пальто с двойным воротником и множеством карманов и клапанов и сером котелке с широкими, загнутыми вверх полями.
Пряча улыбку, Терентьев представил новому знакомому маячившего по ту сторону лестницы швейцара:
– А вот, господин Агасфер, рекомендую: наш бессменный Трофим! Имеет, к сожалению, прескверное обыкновение любопытствовать, стараясь оставаться при этом незамеченным! Трофим! Поди сюда! Это венгерский дворянин Миклош Ковач, гость и давний друг полковника!
Из-за лестницы тотчас же выскочил с поклоном человечек неопределенного возраста, маскируемого бородой, широкой и окладистой, как у архиерея. Мало того, борода была двухцветной: черной, как вороново крыло, по краям и совсем седой в срединной части. Волосы на голове, разделенные на неровный пробор, были у Трофима и вовсе неопределенного цвета, полуседые-полупегие.
