Зволянский несколько раз бывал в Гатчине, и всякий раз инкогнито, поскольку как глава Департамента полиции права личного доклада государю не имел. Но служба у Зволянского была многоплановой и порой требовала его личного присутствия там, где он и его опыт могли потребоваться монарху. И не мог не согласиться с тем, что преследуемый в собственном царстве, загнанный в Гатчинский дворец, Александр III действительно чем-то напоминал Павла I, здесь же обреченно ожидавшего своей страшной участи. Сходство усиливалось и тем обстоятельством, что жены обоих императоров были полными тезками.
Дворец был одновременно и крепостью. Расположенный на лесистой возвышенности, окруженный озерами Белым, Черным и Серебристым, он был защищен рвами со сторожевыми башнями, откуда потайные лестницы вели в царский кабинет. Здесь имелся подземный ход к озерам, а также подземная тюрьма. В этом средневековом замке Александр III чувствовал себя по-настоящему дома. Императрица, тянувшаяся к светской жизни с ее балами, раутами, зрелищами, любившая общество, тяготилась пребыванием в Гатчине, хотя и смирялась с временной изоляцией, сознавая ее необходимость.
Трусом Александр III не был. Но постоянное ощущение опасности развило в нем болезненную мнительность. Напряженное ожидание внезапного нападения побуждало его с заряженным револьвером в руке совершать ночные обходы дворцовых покоев, прислушиваясь к малейшему шороху, и в конце концов сделало невольным виновником гибели офицера дворцовой стражи (барона Рейтерна, родственника министра финансов). При неожиданном появлении царя в дежурной комнате офицер, куривший папиросу, спрятал ее за спину. Заподозрив, что тот прячет оружие, Александр III выстрелил.
«Спиртное. Именно алкоголь был спасением для мнительного императора, был его отдушиной под низкими потолками замка», – размышлял Зволянский. Невольно улыбнувшись, он припомнил смешные и грустные сценки из царской жизни, свидетелем которых не раз становился во время пребывания в Гатчине.
…Глубокая ночь, 2–3 часа пополуночи. Государь работает над бумагами (это было его обычным расписанием). В смежной комнате склонилась над шитьем или вышивкой императрица. В замке – глубокая тишина, прерываемая иногда легким скрипом стула под грузным телом императора да шелестом перекладываемых им бумаг. Со временем скрип слышится чаще, бумаги шелестят все громче: государю хочется выпить!
Через распахнутую дверь он бросает осторожный взгляд в смежную комнату, встает, крадется к буфету и улыбается, ужасно довольный своей предусмотрительностью. Вчеpa дверца буфета предательски скрипнула, чем и привлекла внимание императрицы. Нынче утром Александр, зайдя в караульное помещение, незаметно положил в карман кафтана небольшую масленку с ружейным маслом. А днем, улучив момент, тщательно смазал петли предательской дверцы.
Император осторожно тянет ее на себя. Дверца бесшумно открывается – полная виктория, как говаривал его давний предок! Александр берет в одну руку бокал, в другую – тяжелую бутыль из сервиза, наполненную живительной влагой. Затаив дыхание, он наклоняет бутыль – и в глубокой тишине вдруг раздается громкое «буль-буль». Ювелиры-изготовители, чтоб им пусто было, сотворили столь «музыкальное» сопровождение для каждой наливаемой стопки!
Император замирает – но поздно, поздно! Мария Федоровна услыхала, и, не вставая с места, укоризненно замечает:
– Саша, поставь водку на место! Мне кажется, ты достаточно выпил за ужином!
Как поступит в аналогичном случае обладающий всей полнотой власти в империи мужчина? Прикрикнет? Напомнит, «кто в доме хозяин»? Торопливо выпьет то, что успело попасть в бокал? Нет, Александр играет «по правилам»: поймали – надо признать поражение… Виновато кашлянув, он закрывает буфет и возвращается к бумагам. И лишь минут через пятнадцать прибегает к «крайней мере».
Он шумно отодвигает стул, щелкает крышкой чернильницы и грузными шагами, не таясь, направляется к боковой двери в алькове.
– Саша, ты куда собрался? – немедленно доносится спокойный голос супруги.
– Право, Машенька, неужели я должен отпрашиваться у тебя даже туда, куда цари пешком ходят? – с оттенком раздражения вопрошает император и исчезает за дверью, громко ею хлопнув.
Но эта дверь – не в туалет, а всего лишь в маленький коридорчик перед ним, в конце которого есть еще одна дверь. А за нею – «черная лестница», ведущая в кухонный подвал.
По этой лестнице Александр уже бежит тяжелой рысью. Врывается в кухонное помещение, где ночная смена поваров и их помощников трудится над завтрашним обедом.
Появление царя здесь никого не удивляет – лишь низкие поклоны и возгласы: доброй ночи, ваше величество!
– А ну-ка, братцы, где тут «дежурная» посудина?
Посудина – примерно полулитровый ковш, похожий на старинную братину
[31], – уже готова и давно стоит в лохани со льдом. Старший повар подает ковш императору, младший на крышке от кастрюли приготовил нарезанную вареную говядину и кусок черного хлеба – какие, к черту, на поварне сервизы?!
– На долгое здоровье, ваше величество!
Александр осушает ковш, занюхивает коркой хлеба. Повара улыбаются: у них с царем есть общая тайна!
– Спасибо, братцы! Выручили! Дай вам Бог! – И Александр, торопливо глотая куски захваченной с собой (без вилки!) говядины, возвращается на лестницу, а потом и к своим бумагам.
Знала ли, догадывалась ли Мария Федоровна о ночных «маршрутах» венценосного супруга якобы «по нужде» – история умалчивает…
– Как же государь обходится с этим делом в Ливадии? – с мрачным юмором размышляет вслух Зволянский. – Как? Ведь поварня там находится в совершенно отделенном от дворцовых помещений корпусе…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРОЛОГ
Берг сыграл точно: минуту назад он видел, как Гедеке, имитируя прилив ярости, стучал железкой по плите. А потом с ловкостью фокусника засунул ее в один из боковых пазов, по которому скользила гильотина. Кроме того, он точно догадывался, что перед палачом поставлена более серьезная задача, нежели просто искалечить пленника.
И все же мгновения, которые он пережил после удара палача по рычагу гильотины, были ужасными. Время словно остановилось. Где-то за спиной Гедеке отчаянно завизжал доктор, зачем-то зажавший уши ладонями. Мориц, до сей поры стоявший неподвижно, сделал шаг вперед, словно намереваясь руками остановить безжалостный маховик…
Но блестящее полотно резака вовремя наткнулось на вставленный в паз стопорный брусок и замерло в двух дюймах от побагровевшей правой руки Берга.
Гедеке, развернувшись, отвесил оплеуху визжавшему доктору, и тот наконец умолк. В наступившей тишине Гедеке налил стакан вина и вернулся на свой стул, прямо напротив Берга.
– А у тебя крепкие нервы, камрад! – как ни в чем не бывало обратился он к пленнику. – Я следил за твоим лицом – у тебя только зрачки на миг расширились. Браво!
