– Прекрасно! Теперь давайте возьмем наудачу два удовлетворенных заявления Александрова. Вот это и это, допустим… Потрачено в июле и сентябре прошлого года, согласно его письменному заявлению, шестнадцать рублей тридцать копеек. Что куплено? Огурцы свежие, яблоки, книги… Медников, сколько стоят в Петеребурге летом огурцы и яблоки?
– Огурцы – две копейки фунт, яблочки чуть подороже… Копееек шестъ-десять.
– И как же ваш закупщик дотащил от рынка до Тюремного замка такую уйму огурцов, милейший? Ломовика нанимал?
– Дык книжки же еще…
– Молчать! Вот мы немного погодя пойдем в камеру к этому Александрову и посмотрим, какую библиотеку он успел здесь собрать за два с половиной года! А пока еще кое-что выяснить надобно. Этот Александров один по делу проходил, либо с сообщниками?
– Двое-с, ваше-ство. Только подельник, разжалованный поручик Егорьевский, уже полгода назад как того… Богу душу отдал-с. В тюремной больничке-с…
– Медников, в первую голову проверь денежные документы этого Егорьевского, по тем же признакам. А всего сколько арестантов в отделении номер семь числится?
– Сорок три души-с, ваше-ство. Только вход в это отделение дозволен, осмелюсь доложить, с личного на то дозволения господина главного смотрителя.
– Позвать сюда немедленно! Нет, не ты! Ты, брат, отсюда пока никуда не выйдешь! Умный какой нашелся: шепнуть, предупредить кого следует – и ищи потом ветра в поле!
Зволянский приоткрыл дверь, стукнув при этом створкой по голове изнемогающего от любопытства писаря. Потирая рукой ушибленное ухо, тот отскочил и встал по стойке смирно.
– Эй, кто-нибудь! А ну зовите сюда главного смотрителя Тюремного замка!
Но тот уже спускался по лестнице из своей половины. Вслед за ним, дожевывая на ходу пирог, следовал Лопухин.
– Сергей Эрастович! Кого я вижу?! Вот уж воистину говорят: мир тесен! Какими судьбами сюда, в «узилище Иродово»?
– Служба-с! А вот ты, Алексей Александрович, что тут делаешь? – нахмурился Зволянский.
– К сестрице в гости заскочил. К супруге господина Покровского, то есть. Вместе с кузеном, жандармским ротмистром Лавровым.
– С жандармским? Это, брат, пожалуй, даже кстати! – Зволянский грозно обернулся к смотрителю замка. – Заходите-ка сюда, милейший! Лопухин, ты своего кузена покличь, да тоже заходи с ним.
Перед тем как захлопнуть дверь, Зволянский, обведя канцелярию многообещающим взглядом, рявкнул:
– Всем оставаться на местах! Боже вас упаси покидать помещение!
Через полчаса, изрядно нагнав страху на всю канцелярию, в сопровождении Медникова и «мобилизованного» во временные помощники Лаврова, Зволянский шагал через тюремный двор в отделение номер семь, не переставая на ходу стращать взятого в провожатые главного смотрителя. Лопухин, тоже «мобилизованый», был, к немалому его облегчению, оставлен присматривать за канцелярскими – чтобы никаких бумаг не попрятали, не сожгли и т. д.
– Как содержатся арестанты в седьмом отделении? – допрашивал на ходу Зволянский смотрителя.
– В дневное время содержание арестованных, как и в отделении номер восемь, для лиц благородного происхождения, свободное. Камеры запираются только на ночь, – торопливо докладывал Покровский. – Утром подъем по колоколу, в шесть утра. Пересчет арестантов, пересмена приставников, молитва. Для содержащихся в этих двух отделениях обязательных уроков
[70] нет, только по желанию. Днем, при наличии открытых дверей, арестанты имеют возможность навещать знакомых в других камерах, гулять по коридору. В седьмом и восьмом отделениях дежурят по два приставника. В прочих отделениях, не считая женского, режим содержания гораздо жестче.
Забежав немного вперед, главный смотритель распахнул наружную дверь, пропустил посетителей вперед. В небольшом коридоре посетители остановились перед единственной дверью, обитой железом. В верхней части двери была вмонтирована железная же форточка, рядом с которой из двери торчал штырь с шаром на конце.
– Ну-с, как открывается сей сезам?
– Позвольте-с…
Пробравшись вперед, приставник несколько раз ударил по шару открытой ладонью, и удары отозвались звоном небольшого колокола. Словно в ответ, изнутри послышались резкие трели оловянных свистков, какие-то голоса, искаженные толстой дверью. Через минуту загремел засов, и дверная форточка откинулась, явив за собой лицо второго приставника.
– Открывай, Сазонов! – крикнул напарник. – Вишь, начальство пожаловало!
Форточка захлопнулась, и после некоторой возни отворилась дверь. Посетители друг за другом вошли внутрь и оказались в длинном широком коридоре с дверями по обе стороны. Лишь в начале коридора, да в дальнем его конце светились тусклые пятна нескольких окон, густо замазанные известью и забранные решетками.
Снова забежав вперед, приставник остановился у одной из дверей, отрапортовал:
– Так что здесь камера осужденного Александрова.
– Открыть! – распорядился Зволянский.
Приставники переглянулись.
– Так что двери днем не запираются, ваше превосходительство… Как я уже докладывал, арестанты имеют возможность общаться друг с другом…
– Ах да… – Зволянский первым шагнул внутрь. Следом за ним в камеру, толпясь, вошли и остальные.
Две железные кровати, небольшой столик у дальнего конца камеры, два табурета, с одного из которых, не торопясь, поднялся при виде визитеров небольшого роста густо заросший бородой человек в серой арестантской рубахе навыпуск и таких же серых штанах.
– Кто таков? – отрывисто спросил Зволянский.
– А ты кто будешь, мил человек? – с неожиданной издевкой отозвался бородач. – Никак в соседи напрашиваться ко мне станешь?
Лавров сжал локоть уже открывшего рот Зволянского, и тот понял, сдержался, промолчал. Промолчал под выразительным взглядом и уже выступивший вперед для грозного окрика Покровский. Нарушение тюремного устава было явным, с перспективой карцера после долгого начальственного разноса. Но с этим человеком предстояло работать, он мог дать нужные сведения. А мог и, заупрямившись, не дать.
– Я директор полицейского Департамента, действительный статский советник Зволянский. Со мной следователь окружного суда Медников и ротмистр Лавров. Остальных, полагаю, вы знаете.
– Директор, мгновенно сориентировавшись, перешел с начальственного «ты» на вежливое «вы».
– Сам главный фараон? Ух ты! Ну, присаживайтесь, гости дорогие, коли места для себя найдете! Я – арестант Александров, некогда поручик, решением военного суда лишенный чина, дворянства и прав состояния и осужденный для отбытия наказания в арестантские роты. Теперь вот переведен сюда, в Литовский тюремный замок, для отбытия бессрочного наказания. С чем пожаловали, господа хорошие? Нешто помилование мне вышло? – В голосе арестанта опять послышалась издевка.
