– Pohmelatca! – ответил Себиль не задумываясь. – Ты вчера весь вечер твердил, что сегодня нам придется pohmelatca.
Они уже двенадцать часов были на «ты».
Глава 6
«Из полученного месье Себилем ответа следовало, что Илья Давыдов поселился в Лионе, в доме № 18 по rue Fontaine, вместе с неизвестным мужчиной, наняв две смежные меблированные комнаты в квартире г-жи Лорен с платой с полным пансионом 350 фран. в месяц. Они значились прибывшими 15 апреля нов. ст. из Парижа и записаны – Давыдов Илья, 20 лет, родившийся в Москве, и Себастьян Гесслер, 34 лет, родившийся в Лейпциге, доктор прав. Получив указанное известие, я немедленно выехал в Лион…»
(Из рапорта чиновника для поручений СПб столичной сыскной полиции кол. секретаря Кунцевича.)
Пансион мадам Лорен находился на тихой зеленой улочке. Дом стоял в глубине двора и был окружен со всех сторон фруктовыми деревьями. От ворот к нему вела дорожка из красного кирпича. Хозяйка встретила Кунцевича и инспектора местной сыскной полиции Гаранже у калитки и пригласила не в дом, а в спрятавшуюся в саду миленькую беседку, посредине которой стоял круглый стол, сервированный к чаю.
– Господин Давыдов так юн, так хорош собой! За те несколько дней, что он был моим гостем, я полюбила его как сына, господа. И я так сожалела, когда его спутник сообщил, что обстоятельства вынуждают их срочно уехать.
– А как выглядел его спутник, мадам? – сделав глоток, Мечислав Николаевич поставил чашку на стол.
– О, это человек из совсем другого теста. Во-первых, он пруссак, а я, как и любой француз, недолюбливаю их нацию. А во-вторых, он плебей, хоть и представлялся профессором права.
– А вы, мадам, считаете тех, кто происходит не из аристократов, людьми второго сорта? – обиделся Гаранже, внешность которого не оставляла никакого сомнения в том, что его предки аристократами не были.
– Происхождение тут абсолютно ни при чем. Мой батюшка, надо вам сказать, в молодости батрачил на виноградниках, но никогда не позволял себе ни ругаться при дамах, ни вытирать после еды губы рукой.
– А господин Гесслер, стало быть, позволял? – спросил коллежский секретарь.
– Он и не такое себе позволял. Не буду рассказывать, чтобы не испортить вам аппетит.
– Вы сказали, что об отъезде месье Давыдова вам сообщил именно Гесслер?
– Да, именно он. Они пробыли у меня ровно неделю, до 21 апреля. Месье Давыдов и месье Гесслер целыми днями спали, вставали к обеду, вечерами исчезали и появлялись только под утро, хорошо навеселе. Я даже несколько раз попеняла им за такое поведение. Правда, иногда я видела месье Давыдова с книжкой в руках и несколько раз слышала, будто он зубрит урок. В воскресенье 21 апреля оба моих постояльца ушли в церковь, а через несколько часов Гесслер явился в пансион один и сказал, что господин Давыдов после службы зашел на почту, где его ждала срочная депеша, вызывавшая его в Париж. Он так торопился, что даже не заехал за вещами, перепоручив хлопоты о них своему спутнику. Господин Гесслер быстро собрался и был таков, не преминув забрать у меня двести франков, которые они не прожили.
– Не могли ли вы более подробно описать его внешность, мадам? – попросил петербуржец.
– Внешность у него самая заурядная. Это светло-русый господин среднего роста, худощавый, одетый весьма непрезентабельно – в потертый костюм и старые, давно не чищенные ботинки. Еще у него был белый плащ с засаленным воротником, господа!
– Носит ли он бороду и усы?
– Нет, он был всегда гладко выбрит.
– Какого цветы у него глаза?
– Такие, знаете, бледно-голубые, как у всех пруссаков.
– Он уехал от вас на извозчике?
– Да, его отвез мой сосед месье Белькур, он держит несколько закладок, но и сам не брезгует возить пассажиров. Я потом поинтересовалась, куда отправился господин Гесслер. Белькур сообщил, что отвез его на вокзал к двухчасовому парижскому поезду.
Гости допили чай, осмотрели комнаты Давыдова и Гесслера и стали прощаться с хозяйкой.
– А что мне делать с чемоданом? – спросила она уже у самой калитки, в тот момент, когда Мечислав Николаевич целовал ей руку.
– С каким чемоданом, мадам? – снизу вверх посмотрел на госпожу Лорен Кунцевич.
– С тем, что оставил господин Гесслер. По закону я должна хранить его полгода, а потом передать в полицию, но, может быть, вы меня избавите от этих хлопот?
– Избавим, непременно избавим.
Забытый или намеренно брошенный багаж состоял из дешевого, топорной работы чемоданчика и пустой коробки от сигар.
В чемодане сыщики обнаружили несколько довольно дорогих сорочек, на которых были метки, состоящие из двух букв – «G. G.».
– Ого! – воскликнул инспектор, разглядев метки. – А парень-то наш никакой не Себастьян!
– Генрих? – предположил Мечислав Николаевич.
– Нет, месье, если бы он был Анри, то тут была бы «H», а не «G»
[5].
– А ведь верно! Кто же тогда?
– Может быть, Гастон?
– Скорее какой-нибудь Георг. Ну ничего, его настоящее имя я непременно узнаю. Что там у нас еще?
Француз достал из чемодана стопку воротничков и протянул ее россиянину.
– Германские, – Кунцевич показал на клеймо, – «Madge, Mohrenstrasse 27» – известная берлинская фирма. Такие воротнички по всему свету тысячами продают. Я сам недавно приобрел в Петербурге две дюжины.
Кроме белья в чемодане был потертый бумажник черной кожи, в котором сыщики обнаружили несколько медных монет в 1 и 2 сантима.
– Да-с, негусто, – разочарованно сказал Мечислав Николаевич, вертя в руках бумажник. В это время его руки нащупали еще какой-то круглый предмет. Кунцевич вывернул портмоне чуть не наизнанку и извлек на свет божий застрявший в недрах кошелька маленький открытый медальон с портретом женщины лет двадцати пяти в старинном платье.
– Интересная дамочка, – сказал француз, отрываясь от сигарной коробки, которую он осматривал.
– Здесь еще кое-что. – Коллежский секретарь достал из бумажника клочок бумаги с печатным текстом. – «938715 Билетъ. Предъявлять по требованiю контролера. Сѣнная площадь – Балтiйскiй вокзалъ. 6 коп.» – прочитал Мечислав Николаевич.
Гаранже в это время занялся чемоданом. Инспектор поднес его к окну и стал вертеть, стараясь, чтобы лучи солнца попали на каждую из его стенок.
– Подите-ка сюда, месье! – позвал он Кунцевича и, когда тот подошел, показал на почти стертую печать в углу чемодана.
Коллежский секретарь положил чемодан на подоконник, достал из кармана лупу и с трудом прочитал: «das Atelier von Richthofen».
